Жизнь Кольцова - Владимир Кораблинов

Словом, как «романный» материал биография Кольцова гораздо выигрышнее во многих отношениях по сравнению с никитинской биографией. Темпераменту страстных песен Кольцова соответствует темперамент его судьбы. В душе Никитина клокотали чувства ничуть не менее кипучие, но они почти не находили иного выхода, кроме как в стихах (да и то не всегда).

Читатель, берясь за биографическое повествование, не без основания рассчитывает погрузиться в чужую жизнь, как в стремительный, полноводный поток, который вынесет на какие-то новые, лучшие рубежи. Но у всякой реки помимо бурных водоворотов, возникающих на ее поверхности, есть и глубинное, придонное течение, более важное для самого существования реки, чем верхний слой.

Биография Никитина представляет общественный интерес именно такой спрятанной от равнодушно скользящего ока глубинной сущностью. Личность Никитина, при ее кажущейся заурядности, в самом деле является на редкость многогранной и емкой. Только измерять ее надо, так сказать, не по горизонтали, а по вертикали. Это одна из самых трагедийных фигур в отечественной изящной словесности. Никитин-человек, без сомнения, заслуживает нашей памяти наряду с Никитиным-поэтом.

Биография Никитина несколько богаче оттенками, чем его поэзия. Основной ее пафос – сохранить личностную полноценность, не дать захлестнуть себя хаосу бездуховности, особенно губительному в мещанской, торгашеской среде. Никитин был стихийным, народным интеллигентом. Недаром он смог стать одним из идейных вождей передового русского общества.

В. Кораблинову удалось органически войти в атмосферу никитинской жизни с ее накалом чувств, упрятанных под маской угрюмости и замкнутости. Страницы произведения пересоздают в калейдоскопе сцен жгучие коллизии эпохи, которые пролегли через сердце даровитого юноши. Тонкое проникновение в глубины никитинской натуры помогло В. Кораблинову воспроизвести круг мытарств, уготованных поэту при самом рождении. Большинство нарисованных в романе ситуаций убеждает своей психологической оправданностью, и нам кажется, что Никитин поступал и думал именно так, а не иначе. Быть может, доподлинно он делал что-то совсем по-другому, хуже или лучше, – этого знать не дано. Перед нами реальность воображенных художником картин – и мы им доверяем.

Естественно, центральной проблемой романа является становление личности Никитина, вызревание в нем мастера. С детства познавший горький привкус жизни, лишенный образования, Никитин на ощупь, в потемках ищет выход в большое искусство. Не сразу он его находит. На первых порах эстетическое преображение действительности приводит к бегству от нее в возвышенные сферы чистой идеи. И лишь позднее, ценой горестных поражений, приходит Никитин в ряды некрасовской обличительной школы.

Совесть Никитина перед самим собой и потомками чиста – он в последние годы ни разу в стихах не сфальшивил, не солгал, не унизился перед власть имущими. И вот ведь удивительное дело: в быту, несмотря на грубость окружающих нравов, такой деликатный, легкоранимый, мягкосердечный (как сиделка, ухаживал за опустившимся отцом, не перешел недозволенной грани в отношениях с Н. А. Матвеевой, постеснялся, оказавшись в Питере, зайти к знаменитостям), Никитин в творчестве выказывает качества совершенно иные – бойцовский запал, готовность ринуться в битву без оглядки на последствия. Искусство накладывало на него особые моральные обязательства, отчасти неприемлемые в повседневности. Самое существенное из них – предельная искренность художника в борьбе с общественной несправедливостью и косностью.

Стихотворец-дворник не умел и не хотел заискивать, подличать, у него была своя, «мещанская гордость», не позволявшая принимать, словно милостыню, благосклонность меценатов. Нелегко оказалось согласовывать частные, обыденные заботы с кодексом «мещанской гордости», здесь возникали поистине, как бы мы нынче выразились, стрессовые ситуации, однако Никитин чаще всего с честью из них выходил Дороже августейших даров и лицемерных похвал мнимых друзей стало сознание личной и творческой независимости, право писать без подсказки. Только в силу внутренней стойкости Никитин не превратился в благонамеренного барда, преодолел искушения «чистого искусства» и вышел на просторную дорогу служения народу.

Никитину досталась горькая доля. Другой на его месте или заделался бы мелким коммерсантом, или опустился, запил. Никитин выбрал иной путь и – победил. Он сам выковал собственную судьбу. Его участь, как ни была она тяжка, – не житие великомученика, а жизнь, заполненная до предела ощущениями бытия.

Прекрасно сказал о Никитине его друг М. Ф. Де-Пуле: «Лучшая поэма, им созданная, – его жизнь; лучший тип – он сам». Можно добавить: биография Никитина – лучший из уроков, которые он нам преподал.

И мы говорим спасибо писателю, который позволил еще раз воспользоваться этим уроком…

Владимир Кораблинов, автор «воронежского» цикла произведений, может кое-кому показаться литератором сугубо краеведческим: дескать, не выходит за узкие пределы местных мотивов. Сам В. Кораблинов с большим достоинством и совершенно справедливо ответил печатно на подобные упреки: любая так называемая краеведческая тема, если она связана с яркими событиями и фигурами, перерастает в общую и единую тему, имя которой – Россия.

Я бы рискнул добавить: честь и хвала тому, кто черпает материал для вдохновения в летописях родного края! Дело-то, в конце концов, не в географии избранной темы, а в ее принципиальной значимости и талантливом раскрытии.

Лучше всего доказал В. Кораблинов собственную правоту своим творчеством, и в первую очередь историко-биографической дилогией о поэтах-земляках А. Кольцове и И. Никитине.

Олег Ласунский

Часть первая

На заре туманной юности

Глава первая

Напрасно, девы милые,

Цветете красотой,

Напрасно добрых юношей

Пленяете собой, —

Когда обычьи строгие

Любить вас не велят…

1

Луна поднялась высоко, когда Алексей Кольцов подъехал к дому. Он спрыгнул с седла и через калитку ввел коня во двор.

Посреди двора чернел колодезный сруб с кривым журавлем и водопойной колодой. Возле колоды в остекленелой луже плавала луна и черно отражались садовые деревья.

Кольцов пустил нерасседланного коня и, воровато оглянувшись, шмыгнул в сад. За чащей цветущей акации, окрашенная лунным светом, виднелась ветхая банька. Он раза два стукнул в крохотное оконце и тихонько позвал:

– Ду-у-ня…