Штосс. Непристойная драма из русской жизни - Дмитрий Аккерман

Банкам он не доверял, хотя однажды уступил настояниям жены и отнес туда на хранение трехмесячное жалование. Теперь его мысли то и дело перескакивали на эту сумму – он гнал их подальше, пытаясь думать о том, как же он умудрился проиграть столь большие деньги. Какие именно, он не знал – учета проигранным деньгам давно не велось, а играл он, как ему казалось, по маленькой.

Обычно он клал деньги или в ящик стола, который всегда запирал, или в столь же тщательно запиравшийся потайной шкафчик внутри стенного шкафа. Он искренне считал, что любых людей, даже домашних, нельзя провоцировать на нехорошие поступки, а потому не нужно давать им даже минимальную возможность присвоить деньги. Или подумать об этом.

На столе лежала немалая сумма – около тысячи на ассигнации и шестьдесят золотых империалов. Это, как только что выяснилось, были все его наличные средства. Правда, скоро предвиделось жалование – однако Ксенофонта Ильича беспокоили масштабные планы супруги на летние каникулы. Анна Мария была намерена съездить летом в Ниццу, что, безусловно, требовало существенных расходов. Супруга была в Ницце лишь однажды, в ранней юности, и всегда с упоением вспоминала роскошный особняк на берегу моря, в котором они жили с родителями. Сейчас она рассчитывала на ничуть не худшие условия, чем тогда. Чем несказанно пугала мужа.

Сам Ксенофонт Ильич с гораздо большим удовольствием уехал бы на все каникулы в старое родовое поместье Пешево под Костромой, принадлежавшее его матери и доставшееся ему в наследство. В поместье, которое насчитывало от силы десяток домов, можно было бездумно бродить босиком по лугам, купаться в пруду вместе с деревенскими мальчишками и в охотку колоть по утрам дрова.

В принципе, с учетом банковского вклада и предстоящего жалования за два отпускных месяца, денег на отдых хватало. Но ему хотелось играть. Причем играть всерьез – с крупными ставками, от которых в нем зарождался настоящий охотничий азарт: чувство, которое он ценил больше всего в жизни. Для того, чтобы играть свободно и не ощущать себя скованным глупыми рамками, ему нужно было иметь в кармане минимум тысячу, а лучше две.

Остановиться он не мог. Увлекшись игрой год назад, он несколько раз пытался бросить, ударялся в работу, гулял с дочерью, запирался в кабинете, даже несколько раз напивался. Все было бесполезно. Страшный червь грыз его изнутри, как курильщика опия, пальцы зудились в предвкушении карт, по ночам снились пачки ассигнаций, небрежно бросаемые на стол… Ксенофонт Ильич был серьезно болен игрой.

Ему нужно было писать отчетную ведомость: учебный год подходил к завершению, скоро он должен был ехать в министерство с докладом. Вместо этого он поглядывал на часы и лениво убеждал себя пропустить сегодняшнюю игру. Накануне он ушел с позором – в кармане не осталось даже гривенника на извозчика, пришлось добираться в темноте пешком. Попросить взаймы было стыдно.

В надежде успокоить нервы, он открыл шкафчик, налил стопку зубровки и выпил. Жидкость огненным шаром прокатилась по телу, но облегчения не принесла. Играть захотелось еще больше. Он задумчиво почесал лысеющую голову.

– Да гори оно все огнем! – наконец злобно сказал он и принялся аккуратно раскладывать деньги по карманам сюртука. Империалы оттянули боковые карманы – он с сомнением посмотрел на них и оставил у себя только двадцать монет, спрятав остальные в стол.

Отперев дверь, он крикнул:

– Марфа!

– Да, Ксенофонт Ильич, – девушка появилась сразу, как будто ждала его в коридоре.

– Принеси чаю, и найди извозчика. Съезжу к Лощицу. Буду поздно, ужин не оставляй.

– Хорошо, – Марфа покраснела и неуклюже сделала что-то отдаленно похожее на книксен.

* * *

Леночка прибежала из гимназии запыхавшись.

Дома была только Марфа. Увидев Леночку, она расплылась в улыбке и тут же сделала заговорщическое лицо. Леночка, впрочем, не обратила на нее особого внимания – Марфа, по ее мнению, была глуповата и уж наверняка бестолкова.

– Где маман? – на бегу спросила она.

– Госпожа отбыли. По магазинам.

– Дашь что-нибудь поесть?

– Сейчас сделаю, Леночка.

Леночка поморщилась – ее коробило, что Марфа называет ее по имени. Вот у Верочки прислуга называет всех девушек барышнями – это звучит. А Леночка в устах прислуги – это как собачку позвали.

Она забежала к себе в комнату, быстро освободилась от надоевшей формы и влезла в мохнатый халат. Форму следовало бы постирать – на воротничке уже наметились серые полоски. Если Жаба увидит – нагоняя не избежать. Но до выходных вроде еще терпит.

Леночка легла на диван и сладко потянулась. Эх, сейчас бы поспать… Полночи она мечтала о разном и потому совершенно не выспалась.

Скрипнула дверь. Как всегда без стука вошла Марфа, выставив перед собой поднос.

– Марфа! Входить без стука неприлично, – строго одернула ее Леночка.

– Так нет же никого, – искренне изумилась экономка.

– О боже, где я живу – пробормотала себе под нос Леночка и махнула рукой. – Ну давай, что там у тебя. Я бы коня съела.

На подносе была булка с маком, горячий расстегай и большая кружка теплого молока.

– Перекуси пока, потом с учителем еще чаю попьешь.

– С каким еще учителем? – Леночка застыла с набитым ртом.

– Так я и говорю – учитель скоро придет к вашей милости. Учить будет.

– Какой учитель-то? – сердце Леночки упало куда-то вниз.

– Не помню, какой. Сенофонт Ильич говорили, а я и забыла сглупа. Что-то про звезды учит.

– Господи, – сердце Леночки яростно забилось. – Андрей Евгеньевич, что ли?

– Вроде да, Евгеньич.

– Что ж ты молчала-то? Когда придет?

– Так не знаю. Как придет, так и придет. Может, уже пришел.

Леночка вытолкала Марфу за дверь и заметалась по комнате. Такой неожиданный казус поставил ее в совершеннейший тупик. Папенька несколько раз говорил о дополнительных занятиях, но как-то в общем, неконкретно. Хотя сейчас это, конечно, неважно. Главное – она не знала, как одеться. Опять надевать гимназическую форму не хотелось – хотя на дополнительные занятия тоже распространялись правила. Но не будет же Андрей Евгеньевич доносить на нее Жабе?

Наконец она замерла и подумала, что может не торопиться – она ведь не знала, что он придет, и имеет полное право задержаться.

Скинув халат, она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Чулки, панталоны и лиф на голом теле выглядели смешно. Она подумала, что для первого занятия прекрасно подойдет новое коричневое платье, которое она летом надевала в театр. Вот только дурацкие кудряшки, делавшие ее совершенно несерьезной… Впрочем, некоторые считают их очень милыми.

Влезать в платье без помощи Марфы было неудобно, но снова звать бестолковую девку не хотелось. К тому же та наверняка подвергнет критике ее наряд – прекрасно зная, что она должна быть в гимназической форме. Кое-как застегнувшись, Леночка переобулась в туфли, потом подумала и завязала на шее шарфик. Залюбовалась на себя в зеркало. Картину портили чересчур пухлые губы и отсутствие шляпки. Но ходить в шляпке дома было бы глупо.

Внизу хлопнула дверь. Ее сердце оборвалось и остановилось где-то в животе. Еще раз посмотревшись в зеркало, Леночка глубоко вздохнула, сделала серьезное лицо и вышла в залу.

Она с первого взгляда поняла, что учитель удивлен ее внешностью. Еще бы – в гимназии она была одна из многих птичек в одинаковой коричневой форме. А здесь он увидел ее в очень взрослом платье, которое – она не признавалась в этом даже себе – очень выгодно подчеркивало ее не самую дурную фигуру.

Она слегка поклонилась и медленно, глубоким голосом, произнесла:

– Добрый день, Андрей Евгеньевич. Рада видеть вас в гостях. Изволите чаю?

– Нет, спасибо. Где нам удобно будет заниматься?

Она уже совсем собралась пригласить его в свою комнату, но представила, какой скандал по этому поводу закатит мать, и прикусила язык. Тут же встряла вездесущая Марфа:

– Ксенофонт Ильич сказали, чтобы к нему в кабинет шли.

Леночка удивилась. Отец обычно никого не пускал в свой кабинет. Хотя там, действительно, было удобно – там была доска, мел и хороший стол. А главное, там не было Марфы, которая опасалась заходить в хозяйский кабинет, считая его чем-то типа алтарного места.

Домашняя обстановка и отсутствие формы оказали на Леночку магическое действие. Все, что рассказывал учитель, было простым и понятным. Он писал алгебраические формулы и ровным голосом объяснял, что и почему. Она переписывала, повторяла и была счастлива от того, что он рядом.