Сон кельта. Документальный роман - Марио Варгас Льоса

Однако еще милее, чем эти прогулки, были Роджеру летние каникулы. Он проводил их в Ливерпуле, в доме у тетушки Грейс, где всегда чувствовал: его здесь любят, ему здесь рады — не только сестра покойной матери, что как бы само собой разумелось, но и ее муж, Эдвард Бэннистер. Тот служил в судоходной компании „Элдер Демпстер лайнз“, перевозившей грузы и пассажиров из Великобритании в Западную Африку, объездил некогда полсвета, много странствовал по Африке. С двоюродными братьями и сестрой Роджер лучше ладил и охотней играл, нежели с родными, а особенно сдружился со своей кузиной Гертрудой — Ги, как называли ее дома, — и близость эту, установившуюся между ними с самого нежного возраста, никогда ничто не сумело омрачить. Они были просто неразлучны, так что тетушка Грейс пошутила однажды: „Может, вы поженитесь?“ Ги рассмеялась, а Роджер залился краской и, не смея поднять глаза, бормотал только: „Да нет… нет… что за ерунду такую вы говорите…“

И там, в Ливерпуле, в кругу этой семьи, когда ему удавалось иногда справиться со своей застенчивостью, он расспрашивал дядюшку об Африке — и при одном лишь упоминании ее перед мысленным взором Роджера немедленно возникали джунгли, дикие звери, удивительные приключения, бесстрашные люди. Это от него, от Эдварда Бэннистера, он впервые услышал имя Дэвида Ливингстона, шотландского врача и миссионера, который много лет назад начал исследовать Африку, одолевал бескрайнюю ширь ее рек, нарекал имена горам и долинам, нес свет христианства диким туземцам. Первым из европейцев он пересек Африку от северного побережья до южного, первым одолел пустыню Калахари и сделался самым известным из героев Британской империи. Роджер буквально бредил этим человеком — зачитывался в газетах описаниями его подвигов, мечтал участвовать в его экспедициях, плечом к плечу с ним противостоять опасностям и обращать в истинную веру дикарей-язычников, доселе коснеющих в каменном веке. Когда стало известно, что доктор Ливингстон, отыскивавший исток Нила, бесследно исчез в дебрях африканских лесов, Роджеру исполнилось два года. И восемь — в 1872-м, когда другой искатель приключений и прославленный путешественник Генри Мортон Стэнли, журналист с валлийскими корнями, нанятый одной нью-йоркской газетой, вышел из тропических дебрей и оповестил весь мир, что Ливингстон найден и жив. Мальчик с восхищением и завистью следил за этими событиями, которые казались увлекательней любого авантюрного романа. Когда же еще год спустя стало известно о кончине доктора Ливингстона, так и не захотевшего покинуть африканскую землю и вернуться в Англию, Роджер оплакивал его смерть, как потерю человека близкого и очень дорогого. И обещал себе, что, когда вырастет, тоже станет путешественником и тоже проживет необыкновенную жизнь, как титаны Ливингстон и Стэнли, раздвинувшие пределы Запада.

Когда Роджеру исполнилось пятнадцать, Джон Кейсмент решил, что мальчика пора забрать из школы и найти ему работу, потому что ни у него, ни у остальных детей средств к существованию нет. Роджер охотно согласился. Решили отправить его в Ливерпуль, где устроиться куда-нибудь было легче, чем в Северной Ирландии. И в самом деле — едва ли не сразу по приезде дядюшка Бэннистер подыскал ему место в той самой компании, где сам прослужил всю жизнь. Роджер, очень высокий и худой, с серыми, глубоко посаженными глазами, с кудрявыми черными волосами, со светлой кожей и ровными зубами, выглядел старше своих лет. Кузены подшучивали порой над его ирландским выговором. Он был скромен, рассудителен, приветлив, услужлив. Серьезен, усерден, малоречив, не семи пядей во лбу, но старателен. Очень ревностно относился к своим обязанностям и был полон решимости и желания учиться. Его определили в отдел, ведавший управлением и учетом, и сперва он был чем-то вроде рассыльного. Носил документы из кабинета в кабинет, часто бывал в порту — сновал между кораблями, таможней и пакгаузами. У начальства он был на хорошем счету. За четыре года службы в „Элдер Демпстер лайнз“ Роджер ни с кем не сблизился из-за присущей ему нелюдимости — он сторонился пирушек и вечеринок, почти не употреблял спиртного и ни разу не был замечен в портовых кабачках и заведениях с веселыми девицами. Разве что вскоре стал заядлым курильщиком. Прежняя страсть к Африке вкупе с честолюбивым желанием сделать карьеру побуждали его внимательно прочитывать и даже конспектировать все документы, касавшиеся морской торговли между Британской империей и странами Западной Африки, а вслед за тем — увлеченно пересказывать идеи и соображения, содержавшиеся в этих бумагах. Ему представлялось, что ввоз европейских товаров, вывоз сырья и полезных ископаемых, которыми столь богаты африканские недра, — это не просто коммерция, но еще и немалый вклад в развитие народов, застрявших в доисторическом времени, погруженных в позорный мрак каннибализма и рабства. Торговыми путями проникали туда мораль, религия, закон, ценности современной Европы — просвещенной, независимой и демократической — и прогресс, призванный в итоге превратить несчастных дикарей в людей нынешней эпохи. В этом начинании Великобритания опережала остальную Европу, и служащие „Элдер Демпстер Лайнз“ могли гордиться и принадлежностью к этой стране, и работой в своей судоходной компании. Коллеги Роджера, слушая все это, переглядывались с насмешливым недоумением и спрашивали друг друга — а кто он, этот юнец? Если искренне верит в подобную чушь — непроходимый дурак, если же произносит подобные словеса, чтобы снискать одобрение хозяев, — хитрый пройдоха.

Те четыре года, что Роджер проработал в Ливерпуле, он по-прежнему жил в доме Грейс и Эдварда, отдавая им часть своего жалованья. Относились к нему как к родному. Он отлично ладил со своими кузенами, а особенно — с Гертрудой, и по выходным или в праздники в хорошую погоду любил кататься с нею на лодке или удить рыбу, а в ненастье — сидеть в гостиной у камина и читать вслух. Отношения их оставались братскими, без тени расчета или чувственности. Ей первой он показал стихи, которые сочинял тайком ото всех. Роджер был превосходно осведомлен о делах компании и, хоть ни разу еще не побывал за границей, говорил об Африке так, словно провел на континенте целую жизнь и в совершенстве узнал, чем и как живут там люди.

Затем он совершил на корабле „Баунти“ три путешествия в порты Западной Африки и после третьего под сильнейшим наплывом новых впечатлений подал прошение об отставке, а родственников известил о своем намерении уехать в Африку. Причем с таким жаром, что дядя Эдвард сравнил его с „крестоносцами, которые в Средние века отправлялись на Восток освобождать Гроб Господень“. На причале его провожало все семейство, Ги и Нина не могли сдержать слез. Роджеру в тот год исполнилось двадцать.

Глава III

Когда дверь камеры отворилась, и смотритель смерил его уничтожающим взглядом, Роджер пристыженно вспомнил вдруг, что всегда был сторонником смертной казни. А несколько лет назад заявил об этом публично в своей „синей книге“ — в „Отчете об Амазонии“, представленном британскому министру иностранных дел. Речь шла о перуанском каучуковом короле Хулио Сесаре Аране — Роджер требовал для него высшей меры наказания: „Если мы добьемся, чтобы хотя бы один человек ответил за свои вопиющие преступления по всей строгости закона, то сумеем прервать бесконечную череду мучений и поистине дьявольских преследований, которым подвергают несчастных индейцев“. Сейчас он не написал бы этих слов. И ему припомнилось, какую дурноту испытывал раньше, замечая в чьем-нибудь доме птичью клетку. Канарейки, щеглы или попугаи, запертые за решетку, всегда казались ему жертвами бессмысленной жестокости.

— Свидание, — пробурчал смотритель, и взглядом своим, и самым звуком голоса выражая презрение. А когда Роджер поднялся, оправляя свою робу, какие носили здесь только приговоренные к смерти, добавил с нескрываемой злой насмешкой: — О вас опять кричат газеты, мистер Кейсмент. На этот раз не потому, что вы изменили родине…

— Моя родина — Ирландия, — перебил узник.

— …а из-за ваших гнусностей. — Смотритель прищелкнул языком, словно собираясь сплюнуть. — Предатель и извращенец в одном лице. Какая мерзость. Тем приятней будет увидеть, как вы болтаетесь в петле, бывший сэр Роджер.

— Кабинет министров отклонил мое прошение о помиловании?

— Нет еще, — после небольшой заминки ответил смотритель. — Но отклонит непременно. И, разумеется, его величество тоже.

— У него я пощады не просил. Это ваш король, а не мой.

— Ирландия принадлежит британской короне, — сказал смотритель. — И сейчас, когда подавили Пасхальное восстание в Дублине, — больше, чем когда-либо. Это был удар в спину воюющей стране. Моя б воля, я бы не расстреливал главарей, а вздернул их на виселицу.