В чужой семье - Анненская Александра Никитична

— Какому дураку, Митенька?

— Да этому хохлатому, репетитору! Говорю: дайте мне стихи учить, — я не знаю. А он выдумал заставлять меня переводы латинские повторять да слова! Продержал за своею латынью до 10 часов, а потом и говорит: «Стихи учите одни, без меня!» А я и не стал учить! Очень нужно! Думал, не вызовут!

— А скоро у вас выдают четвертные? Может, еще поправишься? — озабоченно спросила Соня.

— Какое там поправишься! У меня уже есть из русского двойка; да за диктовку три с минусом, наверное, два выведет! — безнадежно махнув рукой, отвечал Митя.

Соня с грустным недоумением смотрела на брата. Она не могла отнестись к его отметкам беззаботно, как к делу неважному; но не хотела осуждать его, давать ему советы… Она понимала, что он достаточно наслушался этого от других и что это только рассердит его…

Митя первый прервал молчание.

— Соня, иди сюда, посмотри, что я тебе покажу! — сказал он, подходя к столу.

Он достал из ящика листок бумаги и положил его перед девочкой.

— Что это? Твой репетитор! — вскричала Соня с веселым смехом. — Как похоже! И каким уродом ты его нарисовал!

— А это, смотри, наш инспектор! А это латинист, а это учитель русского языка! Все похожи! — и он выложил перед ней несколько листочков с весьма удачными карикатурами учителей.

— Митя! Как ты хорошо рисуешь! — вскричала Соня, любуясь рисунками и в то же время смеясь над ними.

— Это что, пустяки! Это я в гимназии рисую, когда станет скучно; а у меня есть целый альбом хороших картин: я срисовываю из «Нивы» и из других книг.

Альбом понравился Соне еще больше, чем карикатуры.

— Митя, ты просто художник! — вскричала она.

— Да, вот рисованию я хочу учиться, так меня не учат! — опять с озлоблением заговорил мальчик. — А латынь мне противна, так нет, непременно учи ее!

— Как же, Митенька, ведь без латыни нельзя учиться в гимназии, нельзя попасть в университет… — робко заметила Соня.

— Я все равно не попаду в него! Я не могу и не хочу учиться — вот и всё!

После этого Соня стала всякий день заходить к Мите в комнату поболтать часок перед обедом, и ему это было, видимо, приятно. С ней он был более разговорчив и не так угрюм, как с другими.

В половине октября гимназистам выдавали так называемые «табели», то есть листки с отметками за четверть года. Митя пришел домой позже, чем обыкновенно, очень бледный и мрачный.

— Приди ко мне! — сказал он вполголоса Соне, встретив ее в коридоре.

— Что случилось? — спросила она с беспокойством, входя в его комнату.

Вместо ответа он протянул ей свой табель. Действительно, было чем огорчаться!

В табеле красовались три двойки: из русского, из латинского и из французского; из остальных предметов стояли тройки и только из рисования пятерка.

— Плохо дело, Митя! — заметила Соня, покачав головой.

— Мне что! Мне наплевать! — возразил мальчик. — А только отец поднимет историю, вот что неприятно! Он уже третьего дня спрашивал, скоро ли я получу табель!

В этот день Егор Савельич был как-то особенно мрачен и молчалив за обедом. Когда после стола дети подошли, по обыкновению, благодарить его, он не дал руки Мите и спросил его отрывисто:

— Получил табель?

— Получил, — прошептал Митя, опуская голову.

— Принеси его ко мне в кабинет!

Митя вышел из комнаты, и Егор Савельич обратился к жене:

— Мальчишка окончательно избаловался! — сказал он сердитым голосом. — Я заезжал сегодня к директору гимназии, и он мне сказал, что если так будет продолжаться, его исключат! Утешительно!

И он ушел к себе в кабинет, сильно хлопнув дверью.

Через несколько минут к нему прошел Митя с злосчастным табелем в руках. Вскоре в столовой послышался рассерженный голос отца и отдельные бранные слова: «Лентяй, негодяй, дурак!» Мити совсем не было слышно, но Егор Савельич сильно горячился: может быть, самоё молчание мальчика, который не мог или не хотел ничего сказать в свое оправдание, еще более усиливало его гнев.

Наконец, дверь кабинета открылась.

— Помни же! Высеку! Своими руками высеку! — кричал Егор Савельич. — Даю тебе честное слово! Если будет хоть одна двойка, высеку!

Митя быстрыми шагами, низко опустив голову, прошел через столовую к себе в комнату, и дверь кабинета снова захлопнулась.

— Господи, как это ужасно! — вскричала Соня, чуть не плача от волнения. — Неужели это правда, Нина? Неужели он это сделает?

— Не знаю, — отвечала Нина, остававшаяся вместе с кузиной в столовой, — это, конечно, ужасно, Соня; но подумай также, как ужасно, что Митя не хочет учиться, растет таким неинтеллигентным.

— Что же, Нина, не все могут быть такие умные, как ты! — заметила Соня.

— Но все должны стремиться развивать свой ум и приобретать познания, — наставительно проговорила Нина.

Соня вздохнула. Нет, она положительно глупа и никогда не научится говорить с Ниной; лучше пойти попытаться утешить Митю.

Митя лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Соня села подле него и начала убеждать его, что слова отца были, наверное, пустой угрозой, что он, конечно, не решится подвергнуть большого мальчика такому позорному наказанию, что, наконец, Мите ведь стоит немного, очень немного постараться, и он не доведет себя до этого.

— Ах, какая ты странная, Соня! — сказал Митя, дав ей вдоволь наговориться. — Да неужели ты думаешь, я позволю сделать это над собой? Разве я маленький! И учиться из-за страха наказания я тоже не намерен!

— Что же ты будешь делать, Митя? — спросила встревоженная Соня.

— Уж я знаю, что я придумал! — с каким-то мрачным озлоблением проговорил мальчик.

— Скажи, Митенька, что такое? Пожалуйста, скажи! — просила Соня, которую очень пугала тайная угроза, скрывавшаяся в словах брата.

— Что там говорить! Просто возьму да и уйду из дому!

— Уйдешь? Да куда же тебе идти?

— Мало ли куда! Хоть в Америку!

— Полно, Митя, разве это можно! В Америку уйти нельзя: туда далеко ехать, а это стоит очень дорого; без денег же тебя не повезут ни по железной дороге, ни на пароходе.

— Ну, положим, деньги у меня есть! Я еще три года назад начал себе копить на велосипед, и теперь у меня денег очень много…

— Митя, неужели же ты можешь решиться уйти из родного дома?.. Неужели ты не будешь скучать?

— Небольшое мне веселье в родном доме!

— И тебе не жалко будет ни сестер, ни мамы? Ведь если ты уйдешь, это будет такое горе для нее и для всех!

— Не беда — утешатся!

Соня была в отчаянии. Все ее слова были, видимо, бессильны.

— Я скажу тете, — проговорила она наконец, вставая.

— Не смей! — закричал Митя, хватая ее за платье. — Слушай, Соня, если ты хоть кому-нибудь расскажешь, что я тебе говорил, я с тобой рассорюсь, на всю жизнь рассорюсь! Слова тебе никогда не скажу! И чего ты испугалась? Ведь я не сейчас же уйду! У меня еще ничего не готово. Отец стращает, если я к Рождеству принесу дурной табель, а до Рождества еще далеко!