Клятва - Павел Калашников

Бах! Ошметки их тел разлетаются по округе. Вдруг чувствую кого-то под ногами.

— Мамку твою за ногу, — прошипел кто-то на земле, — Егерь ты попутал?

А, это Сухарь.

— Ты чего здесь забыл, полудурок? Отходим!

Он попытался приподняться, но нелепо упал на мокрую землю.

— Ха, а кусаются они больно, — прохрипел он, фонариком указывая на сломанную ногу, возле которой еще болталась и пульсировала кровью башка ходока-деда.

Я выругался. Обернулся, оценил обстановку.

А стена из монстров будто и не собирается заканчиваться. Они все воют, прут из лесной чащи, множась и множась. Наши потихоньку рассеиваются на двенадцать, как раз в сторону топей.

— Атканывай отсюда, Егерь, — буркнул Сухарь, затем вскинул свой АКМ и прострелил головы еще четырем ходокам, — я все равно не жилец… Ты вольтанулся совсем? Катись, говорю!

Из тьмы возникли еще мрази. Теперь пострашней. Все во мху и ветках.

Я молча схватил его за плечо и попытался приподнять.

— Я в расходе уже, дебил! Вали!

Чувствую как кто-то вцепился в ногу. Клинок блеснул во тьме. В лицо ударили брызги какой-то слизи.

Твари зажимали все сильнее, кольцом смыкаясь вокруг. Наши в суете уже отошли. Проклятье.

А тем временем эти два уродца, которым два разряда из АК не хватило, оклемались и с расквашенными мордами поползли ко мне с Сухарем. Посмотрел на него. В руках он держал гранату, лыбясь то ли от страха, то ли от боли.

— Беги, Егерь, я уже не встану…

Я едва успел отойти, прежде чем взрыв разворотил еще десяток-другой тварей.

Идиот! Какой же идиот… К чему играть в геройство, когда мы почти вышли?

Зашипела рация.

— Егерь, мать твою, ты где?!

Во мраке ухожу прочь, к отблеску фонарей. Пробираюсь через заросли деревьев. Справа что-то мелькнуло. Выхватываю клинок, делаю легкий полуоборот. Голова мерзавца прокручивается в замысловатом пируэте.

Иду дальше.

Судя по всему, мы потеряли около десятка, если не больше. Под ногами пару раз мелькнули знакомые лица. Покойтесь с миром, парни.

— Егерь! Прием! Мы уже на подступах к топям!

4

К счастью, ходоки — твари медленные. Эти сволочи давят количеством, но не качеством. Я без особого труда прорвался через очередную пару мразюк, а после бегом нагнал хвост группы.

— Свои! — крикнул я, что есть силы. — Свои!

Автоматы, норовящие продырявить мне грудь, опустились.

— Один что ли? — удивился толстяк, щурясь на меня глазами. — А остальные?

Я покачал головой.

— Вот же задница, — сплюнул толстяк, ускоряя шаг и лишь изредка оборачиваясь назад, — ещё четверых…

— Общие потери?

— Около десяти, — ответил мне рядом идущий силуэт, фонарик которого бегал туда-сюда в поисках опасности, — это полный…

Мы шли по весьма узкой тропинке, окруженной небольшими буграми. Деревьев почти не было, но вот вдали, как раз там, где шла головная часть группы, начинались ивовые заросли. Кустарник, будто стеной, завесил собой вход на эти чертовы топи.

Не ночь, а дерьмо. Эту неделю мы продвигались без особых проблем, изредка гасили зверюг и всё. А сегодня все как с ума посходили. Есть у меня подозрения, что те опустевшие деревни близ Белгорода были не такими уж и опустевшим. Видать, твари выгрызли всех миряков и легли теплым октябрьским деньком спать. Суки.

Скоро паутина ив встретила нас неприветливым, мрачным силуэтом. Ветки удивительным образом сплетались друг с другом, одна часть куста становилась продолжением другого. Кора бедных растений будто бы вздулась, почернела. Невыносимо пахло гнилью. И чем мы были ближе к топям, тем воняло сильнее.

А вот и первые лужи. Ноги стали слегка утопать в грязи, издавая неприятные, бурлящие звуки. Тьма будто бы сгущалась. В воздухе повис пар, который отчетливо проявлялся, когда по этому мертвому месту бегали лучи фонариков.

Гомон поутих. Видимо, Беркут принял решение растянуть отряд в длину. Что ж, здравая идея, ведь, судя по картам, по топям одна дорога — через гравийную насыпь, по которой отсюда раньше вывозили ПГС. Странно, конечно, что ее не размыло полностью за столько лет, но проход через болота, походу, все еще существовал.

— Жуткое местечко, — отметил толстяк, аккуратно наступая на дрожащую землю, — так гляди, здесь какая-нибудь баба Яга живет.

— Ага, — подхватил второй, — натравила, карга, своих приспешничков, теперь вот бегай.

— Их там несколько сотен, наверное, было, — буркнул голос откуда-то спереди, — еле отстрелялись.

— Пф! — фыркнул толстяк. — Тыщонка, наверное, если не больше.

— Заткнись уже, — осадил его другой. — Под ноги смотри.

— Спасибо, мамочка, — хохотнул толстяк. — В жопе я твои камыши видал! Вот смотри, на! Получа-а-а-а-а!

Камыш, что мирно стоял рядом с уродливой ивой, вдруг зашевелился, задрожал. Из-под него резко выползли огромные, черные, толстые клешни, обхватившие ногу толстяка. Тварь крепко схватила ее, из-под камыша блеснули белые отблески глаз. Хрустнули кости, сталкер дико взвыл, а тварь, словно пиявка, присосалась к ноге. Вот, падаль!

Я успел выхватить револьвер.

Твари раскурочило пол панциря. Несколько фонариков сосредоточилось на трупе.

— Господи… — процедил толстяк и тут же блеванул. — Че это…

Существо напоминало или… было пауком? Огромная, покрытая хитином туша, длинные, шипастые клешни и отчетливые места сочленения этих самых клешней. Башка была точно как у паука. Восьмиглазая, жуткая гадина.

— Вставай, ты как? Впоряде?

Толстяк нехотя принял помощь, поднялся.

— Да, все на мази, по… — он вдруг шатнулся. — Чего это…

Его кряжистое тело дрогнуло, он вдруг потерял равновесие.

К счастью, его успел подхватить рядом стоящий сталкер.

Чертовы камыши. Что, мать его, за топельники?

Ослабшего товарища пришлось тащить вдвоем. А болота и не думали кончаться.

В зеленых лужах кривым отражением блестела луна. Камышей было все больше. Теперь я вышел чуть вперед и тщательно выцеливал каждый такой подозрительно дрожащий объект. По рации стали докладывать, что эти сучьи пауки покусали еще четверых.

Атмосфера неприятно накалялась. Она и так была натянута как чертова гитарная струна после нападения ходоков, а теперь еще и живые камыши. Я постепенно продвинулся вперед, но лиц друзей так и не увидел. Ни Клима, ни Ржавого, ни Буйвола, ни, понятно, Беркута.

— А! Господи, умоляю! Спасите, господи!

Впереди, метрах в двадцати, чуть далее гравийки, дергался, провалившись по пояс, какой-то парнишка. Он выл, пытался ухватиться за проросшие корни травы, но без толку. В его спину вцепились два здоровенных топельника. Скоро тело парнишки ослабло и твари стали четвертовать беднягу. Сталкеры сочувственно посмотрели на него, отстреляли тварей. Но его уже не спасти.

Рядом идущие сталкеры побледнели. В особенности толстяк, теперь глядевший на каждый сантиметр земли.

Тропинка сужалась, расширялась, снова сужалась, снова расширялась и так по кругу. Минуя камыши, вязкие места и щекочущие лицо ветки ивы, я, наконец,