Все хорошо, пока хорошо (сборник) - Хьелль Аскильдсен

Нога болела почти неделю, и каждый день она навещала меня. В последний раз я сказал: "Вот, снова на ногах, исключительно вашими стараниями". Она перебила: "Ну к чему этот высокий стиль. Это же естественно". Тут она фактически права, но я продолжал настаивать, что без ее помощи жизнь моя могла принять несчастливый оборот. "Да вы бы и сами справились, - заявила она. - С вашим-то характером! У меня отец был такой, уж я-то знаю". На мой взгляд, ее рассуждения строились на довольно зыбкой почве, меня она, можно сказать, не знала, но я не хотел спорить и осторожно урезонил ее: "Боюсь, вы обо мне слишком хорошего мнения". - "Что вы! - не согласилась она. Жаль, вы не были с ним знакомы. Такой властный, трудный человек". Все это она произнесла вполне серьезно, я, честно признаюсь, был так польщен и обрадован, что мне захотелось смеяться, но я сохранял невозмутимость. "Ваш отец тоже дожил до глубокой старости?" - "О да! Он всегда говорил о жизни с огромным презрением, но еще никто не цеплялся за нее, как он". Тут уж я смело мог улыбнуться, слава Богу, что и сделал, она ответила тем же. "Вы ведь и сами такой", - сказала она и, поддавшись настроению, попросила посмотреть мою ладонь. Я протянул ей руку, не помню какую, но нужна была другая. Она изучала ее некоторое время, потом расплылась в улыбке и выдала результат: "Ну, что я говорила! Вы должны были умереть давным-давно".

Точка опоры

Несколько месяцев назад меня посетил домовладелец. Он успел трижды нажать на звонок, прежде чем я доковылял до двери, хотя спешил со всех ног. Я же не знал, что это он. Так редко кто-нибудь приходит - и почти всегда представители разных религиозных сект - разузнать о видах на мое спасение. Они забавные, но в квартиру я их никогда не впускаю, люди, верящие в загробную жизнь, мыслят нерационально, мало ли что взбредет им в голову. Но на этот раз за дверью стоял домовладелец. С год назад я написал ему письмо, где обращал его внимание на поломанные перила в подъезде, поэтому я решил, что этому и обязан его визитом, - и впустил его. Он осмотрелся. "Недурно устроились!" - заявил он; начало прозвучало так фальшиво, что я понял: надо быть настороже. "Перила сломаны", - сказал я. Он ответил: "Я заметил. Это вы сломали?" - "Нет. Почему я?" - "А потому что, кроме вас, ими никто не пользуется. Весь подъезд - сплошная молодежь. А само по себе ничего не ломается". С таким каши не сваришь, я поостерегся обсуждать с ним, как и почему вещи выходят из строя, поэтому ответил: "Воля ваша, но мне нужны перила, и я имею на них право!" На что он ответил, что квартплата со следующего месяца повышается на двадцать процентов. "Опять, - огорчился я. - Да еще на двадцать процентов. Это немало". - "Следовало больше, сказал он. - Дом не окупается. Я только теряю на нем". Я давным-давно, наверно, уже лет тридцать как, перестал обсуждать экономические проблемы с людьми, которые утверждают, что теряют деньги на том, от чего можно избавиться в две секунды, поэтому я промолчал. Но он и не нуждался в моих ответах, он двигался вперед по собственной колее, такого инерционного типа человек. Он перешел к жалобам на другие свои доходные дома, все как один убыточные, просто несчастье, что за бедный капиталист. Я ничего не ответил, его причитания иссякли, как нельзя более вовремя. Вдруг он без видимой причины поинтересовался, верю ли я в Бога. У меня чуть не сорвался с языка вопрос, какого именно бога он имеет в виду, но я сдержался и просто покачал головой. "Но вы непременно должны верить", - заявил он. Так, впустил-таки я в квартиру одного из этих. Вообще-то я не очень удивился, отягощенные крупным имуществом граждане часто верят в Бога. Тут важно было не дать ему перескочить на другую тему, поскольку евангелистов я выставляю за дверь при любых обстоятельствах, и я напомнил ему: "Вы, кажется, приходили сообщить мне об увеличении квартплаты на двадцать процентов?" Сопротивление застало его врасплох, он дважды беззвучно открыл и закрыл рот, хотя, может, это типично для него. "И я надеюсь, что перила будут отремонтированы". Он стал красным: "Перила, перила!... Нельзя же так приставать с вашими перилами!" Крайняя глупость такого ответа возмутила меня, и я слегка завелся: "Неужели вы не в состоянии понять, что во многих ситуациях эти перила - моя точка опоры в жизни!" Едва сказав, я пожалел об этом, точные формулировки годятся только для думающих людей, иначе хлопот не оберешься. Так оно и вышло: не берусь повторить все, что он наговорил, но в основном напирал на божественное. Наконец он дошел до одной ноги в могиле, это он меня имел в виду, и я рассвирепел: "Как вы мне надоели с вашими финансовыми проблемами!" Поскольку именно об этом и шла, в сущности, речь. Но он все не решался оставить меня, и я позволил себе пару раз стукнуть палкой об пол. Он ушел. Это было большое облегчение, несколько минут я чувствовал себя свободным и счастливым и помню, что сказал не вслух, конечно: "Не сдавайся, Томас, не сдавайся!"

Толпа

Если я не занят чтением или решением шахматных задач, я часто сижу у окна и наблюдаю жизнь на улице. Невозможно знать заранее, когда там произойдет что-нибудь, достойное внимания; особых надежд, правда, нет - с последнего происшествия минуло уже года три-четыре. Но это все равно разнообразит ежедневную рутину, там хоть какое-то движение, а тут в комнате только двое ходоков: я да стрелки часов.

Но тогда, несколько лет назад, я воистину стал очевидцем события, это было нечто из ряда вон, хоть я не брезгую и мелкими радостями, вроде драки, когда бьют и пинают друг дружку, или если кто, вдруг сподкнувшись, растянется на тротуаре - то ли с перепоя, то ли просто не имея сил добраться до дома, которого, может, и нет вовсе, на всех-то не хватает.

Но тогдашнее переживание не похоже ни на что. Была не то Пасха, не то Троица, потому что зима уже кончилась, и я еще подумал, что такое только на светлый праздник и может случиться.

Из моего окна мне видна вся улица - она не длинная и просматривается до самого конца, зрение у меня хорошее.

Я сидел и не сводил глаз с двух мух, затеявших любовь прямо на оконной раме, да, была уже Троица, смотреть на них - хоть какое-то разнообразие, хотя они почти не шевелились. Меня их игры совершенно не раззадорили, а в молодости, бывало, разбирало, да еще как.

Так вот, я сидел и наблюдал за мухами, даже слегка дотронулся до ее крылышка, потом до его, но они никак не реагировали, довольно, по-моему, странная отрешенность, учитывая, что он ездил на ней уже минут десять как отдай; жаль, я раньше не интересовался насекомыми по-настоящему, было бы понятнее - и тут в самом конце улицы я увидел мужчину, который вел себя чудно. Он воздевал руки и что-то кричал, слов я поначалу не разобрал.

Судя по всему, он отличался обостренным чувством системности пространства, потому что он переходил, вернее, перебегал от первого окна по правой стороне к первому по левой, потом ко второму по правой, ко второму по левой и так дальше, он стучался и что-то кричал. Это завораживало, я распахнул окно, шпингалеты тогда еще работали, и услышал, как он кричит: "Христос явился!" И еще что-то, мне показалось: "Вот я!" Потом он приблизился, да, я расслышал правильно. Он кричал: "Христос явился! Вот я!" Мужчина безостановочно перескакивал с одного тротуара на другой и стучал в окна, до которых мог дотянуться, это было трогательное зрелище, религиозное помешательство всегда трогает.

Первая реакция была спонтанной и естественной: где-то на середине улицы из окна четвертого этажа в крикуна швырнули табурет. Мужчину он не задел, на что бросавший, надо надеяться, и рассчитывал, но грохот получился знатный. Эффект от этой выходки оказался прямо противоположен искомому: получив такое подтверждение важности своей миссии, буян заблажил еще громче.

Следующий отклик был сродни первому, но примитивнее и с примесью комизма - распахнулось окно, и оттуда раздалось гневное: "Ты совсем рехнулся, кретин?" Тут я осознал, что человек внизу попросту опасен, он мутит души, обнажая то тут, то там темный подбой, и я затосковал: неужто не найдется разумного, необезножевшего человека, чтобы спустился и положил этому конец? Постепенно из многих окон вдоль улицы повысовывались головы, но внизу правил бал тот безумец.

Признаюсь, я был зачарован, причем чем дальше, тем больше - но не главным виновником, а улицей в целом. Люди смеялись и перекликались поверх головы бедолаги, в жизни не видел, чтобы люди так охотно шли на общение, даже ко мне обратился мужчина из дома напротив. Я разобрал только последнее слово, "богохульник", и, само собой, ничего не ответил. Скажи он что-нибудь разумное, "скорая помощь", например, мы могли бы, как знать, познакомиться и обмениваться иногда парой-тройкой слов через улицу. Но со взрослым человеком, а по возрасту он годился в сыновья моей давно умершей жене, который не нашел ничего умнее, чем сказать "богохульник", у меня нет ни малейшего желания раскланиваться. Я еще не так одинок.

Но довольно об этом. Я сидел, как вы помните, зачарованный невиданным оживлением на улице, мне вспомнилось детство: тогда старикам жилось приятнее, подумал я, не так одиноко, да и умирали они в приемлемом возрасте, - и тут из ворот выскочил человек и прямиком устремился к безумцу. Он налетел на него сзади, развернул к себе и с такой силой ударил в лицо, что тот качнулся и упал. На секунду стало совершенно тихо, как будто вся улица затаила дыхание. Но вот забурлила снова, теперь гнев направился на обидчика. Вскоре из домов высыпал народ, и, пока виновник сумятицы потерянно молчал, в нескольких метрах от него возникла оживленная дискуссия, подробностей которой я уловить не мог, но, очевидно, у драчуна нашлись свои сторонники, потому что два юнца вдруг схватили друг друга за грудки. Да, разум в тот день где-то отдыхал.