Записки технонационалиста - Александр Тюрин

Элита, выращенная вестернизацией, смотрела на народ глазами иностранцев. Капитализм, который по выражению Тойнби, равнялся на Западе «индустриализации плюс национализм», был в России «индустриализацией минус национализм». Поэтому экономика России, также как и экономика других зависимых стран, работала, в значительной мере, на накопление западного капитала. Россия имела в конце 19 века большую смертность, чем в начале того же века (в Китае и Индии дела шли, конечно, хуже, с регулярными вспышками массового голода, но это были страны, еще более зависимые от Запада).

В начале двадцатого века информационная, экономическая и политическая зависимость превратила русский народ в «пушечное мясо» для Антанты, а затем столкнуло в хаос взаимоистребления. Как низшие слои «образованщины», так и масонствующие элиты, зараженные русофобскими вирусами, пришли к идее уничтожения исторической России. В конце первой мировой войны Российское государство получило от Запада, вместо Проливов, удар в спину и ударную дозу инфекции. Распространение заразы взяли на себя английские спецслужбы, немецкий генштаб и уолл-стритовские банки.

«Русская революция» (как любят выражаться на Западе), на обоих своих этапах, не была «русской». Это была лишь новая стадия исполнения вирусных кодов, запускаемых с внешних серверов.

А ведь даже на спящем доселе Востоке в это время происходят подлинные национальные революции. Например, в Китае, у нашего геополитического противника Турции.

На протяжении последних ста лет в нашей стране менялись силовики, нижние и средние управленческие слои могли входить в элиту и затем истребляться из нее, бюрократическая номенклатура могла перетряхиваться и замещаться бизнес-элитой. Но была одна постоянная часть российской элиты – носители и распространители вирусных кодов, импортированных с Запада. Этот слой был мимикрически назван нашей «гуманитарной интеллигенцией», хотя более подошло бы ему гордое название – «шаманы».[2] «Гуманитарная интеллигенция» потребовала от русских вовсе не любовь к ближнему, поскольку этот постулат авраамических религий могло выработать национальный код. Она, под страхом смерти, предписала ЛЮБОВЬ К ДАЛЬНЕМУ: к забугорному пролетарию, к трудящимся Востока, к русофобам Марксу и Костюшко, к прогрессивному Наполеону, чуть ли не ко всем живым существам.

Русский народ, пройдя через предельное самоотречение, должен был превратиться в народ боддхисаттв. За счет его пота должен был осуществляться мировой прогресс, за счет своих ресурсов он должен быть построить сонм нерусских национальных образований на территории экс-России и очевидно уйти, в конце концов, в нирвану…

Впрочем, в середине тридцатых, от шаманов отделился слой управленцев-прагматиков, который осознал, что код «любви к дальнему» не позволит уцелеть стране в очередной дележке мира, которую устраивают Люди Плюс. А другой страны у них, увы, нет. Затем и сам забугорный трудящийся приехал к нам на Panzer'е в 1941 и построил виселицы в каждой захваченной деревне. Шаманы на пару десятков лет отошли в сторонку, позволив другим расхлебывать ту кашу, которую они заварили. Код позднего сталинизма, заменивший код ленинизма, создал некоторые инструменты, напоминающие национальные: подобие национального сознания, памяти, культуры. Даже подражание национальному коду является эффективным, это превратило страну из ресурсной базы глобального социализма и капитализма в мировую сверхдержаву. Россия избавилась от роли экспортера дешевого сырья, стала лидером научно-технической революции, добилась резкого сокращения смертности при сохранении прежнего уровня рождаемости. То есть добилась замечательной устойчивости, гомеостаза.

Но выход на сцену шаманов-шестидесятников (и днепропетровской клики) ознаменовался (случайно ли) утяжелением тягла для коренной России и ослаблением его для нацокраин, усердным кормлением внутрисоветских нацбюрократий и «марксистов» по всему миру (где они теперь?), а также резким спадом рождаемости и начавшимся ростом смертности. Истощение моральных и физических сил русского народа сопровождалось развращением «гуманитариев» при власти.

Уже тогда «гуманитарии» показали, что им не нужен интеллектуальный оппонент. Никаких дискуссий, кроме псевдодискуссий с чиновниками, наша «шаманская интеллигенция» так и не научилась вести, зато приучилось усердно колотить в бубен «свободы слова». Шаману-гуманитарию просто необходим «тупой чиновник», от которого он как бы будет страдать, взывая о помощи к доброму народу и мировой общественности. А уже через пять минут тупой чиновник, покраснев от стыда, сделает всё, что нужно «гуманитарной интеллигенции».

Претензии на исключительную роль у наших «гуманитариев» начали претворяться и в откровенные фашизоидные коды. Сталин, говорят, генетику не любил. А наша «гуманитарная интеллигенция» генетику обожает, ведь в результате неведомого естественного отбора она обрела «гены нравственности».

С такими генами как не быть «гуманитарию» прирожденным морализатором, обличителем, который назначает виноватых и правых в любом бедствии или преступлении. Кому, как не «гуманитарию», определять, что есть преступление, а что достижение? Естественно, что такой прирожденный критик сам ни за что не отвечает. Всю ответственность за страшные преступления времен своего полного господства шаманы переложили на русский народ.

Уже с шестидесятых годов стало ясно, что распространителем вирусов снова быть выгодно и безопасно. И наша не слишком богатая страна стала кормить толстый слой иждивенческой образованщины, которая пузырилась в убогих НИИ и расцветала пышной плесенью в придворных журналах «Коммунист», МГИМО, столичных райкомах комсомола. Информационные вирусы беспрепятственно размножались в этой среде и породили новую плеяду «особо нравственных гуманитариев», которую страна уже не могла выдержать.

Чернобыльский взрыв был синхронизирован по времени с массированным выбросом вирусных кодов. Социальная система потеряла устойчивость, несколько толчков со стороны и она рухнула вместе с теми квази-национальными инструментами, возникшими в стране в тяжелые 40-50-е годы.

После этого шаманы-гуманитарии остались один-на-один с русским народом. Соперник сей был жалок, напоминая колонию одноклеточных на предметном стеклышке микроскопа. Однако это не помешало мощной и скоординированной его обработке в стиле плана «Ост».

Были применены практически все вирусы, накопившиеся за четыреста пятьдесят лет русофобии, от тех, что еще выдумывали ясновельможные паны в занюханных местечках до самых новомодных: «русские несут коллективную ответственность за коммунистические преступления» и «русский коммунизм равняется фашизму».

Вирусы шли потоком по всеохватным информационным каналам телевидения (единственное, что продолжало работать в постсоветское «демократическое» время), вливаясь в уши, глаза, в лобные, височные и затылочные доли мозга.

Убивалась память о всем значимом в русской истории, о том, что могло дать психологическую защиту от унижения, что могло восстановить гомеостаз «системы Русь». Разрушалось прошлое, чтобы не было будущего. Стиралось всё, что составляло сущность русской истории: многовековая борьба за выживание против холода, голода, против степных орд и западных бронированных хищников. Стирались победы (сражение при Молодях 1572 г. просто испарилось, а битва за Москву 1941 г. превратилась в «закидывание трупами») , нивелировались и замалчивались страдания, которые несли нам «свободные европейцы» и не менее «свободные азиаты», будь то нашествия Батыя, Дюденя, Девлет Гирея, Стефана Батория, Наполеона или лагеря смерти, такие как австро-венгерский Талергоф, польская Тухола, германские шталаги.

Дело дошло до немыслимого. Практически были стерты из информационного пространства какие-то более-менее организованные данные о геноциде русского народа со стороны немцев и их союзников (венгров, румынов, финнов, прибалтов) в годы второй мировой войны. 13 миллионов мирных советских граждан и советских военнопленных, погибших на оккупированных территориях от рук «просвещенных европейцев» – это, как выяснилось, не в «формате».

Степень информационного насилия достигала максимума в 1995, когда деятели и деятельницы «правозащитного» движения облизывали басаевских вурдалаков, которые прямо перед телекамерами распинали беременных женщин. И никто не поднялся, что вышибить из этих «правозащитников» воняющие серой душонки.

Совершенно в такт разрушению народного сознания шел этноцид русских на отколотых окраинах, кое-где переходящий в слегка замаскированный геноцид, как например в Ичкерии.

Из народного сознания вместе с «коммунистическими мифами» вытравливалось «супер-эго», по-простому говоря, совесть, стыд, следование традиции. Зато прилежно культивировалось низменное подлое начало. О том, что «государство мне должно» кричали шаманы, вовек не знавшие никаких обязанностей. С каждой телесерией формировался компрадорский тип сознания. И жулику, кстати, комфортнее существовать в псевдоистории, наполненной такими же персонажами, как и он. Кто не мог выдержать разрушения высшего слоя сознания, тот погибал. Большинство жертв той сверхсмертности, которую Россия имеет с 1991 года, это люди принужденные к самоубийству; их более десяти миллионов человек.