Он уходя спросил (адаптирована под iPad) - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

Своему отражению в зеркале я укоризненно молвил: «Хорош, нечего сказать! Кто за завтраком не удержался и съел четыре круассана? С маслом! Этак, сударь, в вас скоро снова будет семь пудов». За четыре года перед тем я сел на диэту, сбросил целый пуд и засчитал себе это свершение как победу воли, повод для гордости.

Но укоризна была напускная. Своим видом я остался вполне доволен, и, когда мимо меня, направляясь к выходу, прошла мадемуазель Ларр, уверенно двинулся следом. Она должна была отнестись к господину столь респектабельной внешности с подобающим почтением. Требовалось лишь выбрать покойное место для беседы.

Будто желая того же, дама спустилась в подземный этаж, где находился гигантский аквариум – должно быть, у нее еще не было случая полюбоваться главной достопримечательностью музея.

Там, среди стеклянных стен, за которыми зеленела вода и бесшумно скользили разноцветные рыбины, состоялся наш первый разговор.

Я подошел, приподнял цилиндр, представился на французском, упомянув помимо своей должности и то, что являюсь автором учебника «Техника раскрытия преступлений». Пусть знает: я не только практик, но и теоретик.

Она выслушала эту довольно длинную преамбулу как следовало – с уважительной миной на лице, но голубые глаза смотрели на меня спокойно, без выжидательности и любопытства. Не похоже, что мои креденциалы произвели на Мари Ларр особенное впечатление.

– Если русские говорят «полиция», непонятно, о каком учреждении идет речь, – сказала она, когда я сделал паузу. – У вас ведь две полиции, уголовная и тайная. Это совсем разные сферы деятельности.

– Мое бюро иногда оказывает техническую помощь и нашей, как вы выражаетесь, тайной полиции – Охранному отделению, а также Жандармскому корпусу, – но по опыту работы я прежде всего криминалист. Раньше я руководил московской сыскной полицией. Сударыня, в вашем замечательно интересном докладе вы вскользь помянули – простите, если неточно цитирую – «побуждение к откровенности при помощи специальных средств». Что вы имели в виду? Надеюсь, не пытку?

Я улыбнулся, давая понять, что шучу. Но мадемуазель Ларр ответила серьезно:

– Конечно, нет. Пытка весьма ненадежный инструмент. От боли и страха человек говорит то, что, по его мнению, вы хотите от него услышать. При этом часто врет или выдумывает. Нет, мсье, я говорю о химических препаратах, ослабляющих волю к сопротивлению, стимулирующих разговорчивость или обнажающих физиологическую реакцию.

– Такие препараты существуют? – поразился я. – Никогда об этом не слышал.

– Например, если в чай или в воду объекту незаметно подмешать обыкновенный атропин, применяемый в офтальмологии, по зрачкам будет легче отслеживать «пульсацию лжи», о которой я рассказывала. Кроме того я иногда использую «стимулятор болтливости», моей собственной разработки. Для полиции рецепт неприменим, поскольку не прошел аттестации, поэтому я и не стала о нем рассказывать государственным криминалистам – не в коня корм.

Это выражение было произнесено на русском, очень чисто.

– Вы жили в России? – удивился я.

– В раннем детстве, которого почти не помню. Я по крови русская. Появилась на свет Марией Ларцевой. Это уже в Америке, куда меня увезли ребенком, тридцать с лишком лет назад, мать обрезала фамилию и прибавила второе «r», иначе американцы произносили бы «Lar» как «Ла».

Она старше, чем кажется, подумал я. Лет тридцати пяти, а то и сорока. Если приглядеться, в углах рта и возле глаз есть морщинки. Но хороша, очень хороша – если, конечно, любить холодную красоту (не мой случай).

– Я слушала ваш доклад, – продолжила моя собеседница, с легкостью перейдя на русский. – И мне показалось, что вы придаете слишком много значения вопросам технической организации.

– Идеальная организованность и твердые правила – основа государственного порядка. Хаос их страшится, – произнес я свою излюбленную максиму.

– В детективном ремесле твердыми правилами многого не добьешься. Ведь преступники никакими правилами не связаны. В этом преимущество частного сыска перед казенным и секрет моей результативности. – Мари сказала это без малейшего хвастовства – просто как факт. – У меня в арсенале есть средства, которыми не можете пользоваться вы… Что ж, интересно было поговорить, господин Гусев. У меня скоро поезд, а я еще желала осмотреть Гранд-Аквариум.

Странно. Мне эта женщина вроде бы не особенно нравилась, но при мысли о том, что она сейчас уйдет и я никогда ее больше не увижу, отчего-то сжалось сердце.

– Послушайте, – быстро сказал я. – Вы ведь человек деловой. Что вам тратить время на пустяки? Давайте лучше сядем где-нибудь, и вы расскажете о вашем стимуляторе поподробнее. Быть может, наш Департамент захочет приобрести у вас рецепт для испытаний и последующего применения. В России полиция менее строга в процедурно-юридических методах следствия, чем в Европе.

Я и в самом деле подумал, что держимордам из сыскной полиции (что греха таить, у нас таковых хватает) лучше пользоваться при допросе культурным химикатом, чем выколачивать признания кулаком. Не говоря уж о том, что за столь полезное изобретение обеими руками ухватятся коллеги из Охранного отделения.

А остаток заседания можно и прогулять. Вряд ли там будет что-то более интересное, чем перспективный разговор с владелицей успешного детективного агентства.

Мы сели в пустом буфете.

Сама Мари интересовала меня не меньше, чем ее препарат, поэтому я попросил разъяснить, что именно она имела в виду, говоря о своем «арсенале».

– Во-первых, я не связана формальностями и при необходимости без колебаний нарушаю закон, – преспокойно, как о чем-то малозначительном, сказала она. – Это очень упрощает и убыстряет работу. Правила? Разумеется, они у меня есть. Но это мои правила, построенные не на придуманном кем-то процессуальном кодексе, а на собственных представлениях о допустимом и недопустимом. Во-вторых, помимо известных полиции технических приемов – всеми ими я тоже пользуюсь – у меня имеются иные инструменты. Например, декодинг.

– В смысле расшифровка? Чего?

– Людей. Сегодняшнее мое сообщение о верификации – часть обширной методологии, в основе которой лежит умение «читать» людей. Это и есть декодинг. Всякий человек кроме маленьких детей шифрует себя, не хочет быть прочитанным. У примитивных субъектов код простой, у сложных – сложный. Я от рождения наделена способностью, инстинктом, даром – называйте как хотите – чувствовать внутреннюю суть того, на кого смотрю. С годами я развила в себе это искусство. Мне обычно бывает достаточно поглядеть на собеседника, перемолвиться с ним несколькими фразами, и книга раскрывается.

Я поневоле заежился под безмятежным взглядом моей визави. Хотел спросить: «И что же вы можете прочесть по моей книге?», но не решился. Сейчас как начнет меня препарировать – да с безжалостной точностью. Мне это не понравится.

Наверное, детектив от бога и должен быть таким, подумал я. Видеть людей насквозь, руководствоваться не правилами, а наитием. Я-то в свою бытность сыщиком, прямо скажем, звезд с неба не хватал. Сделал карьеру на педантичности и методичности. У нас в России эти качества – редкость. Высокое начальство ценило мою ответственность, дотошность, предусмотрительность, и превыше всего – мои организаторские дарования. Прежний министр, умнейший человек, очень мудро поступил, забрав меня в центральный аппарат и переместив с сыскной должности на административную, почти научную. Здесь я находился на своем месте и выше по служебной лестнице подниматься не чаял. А впрочем, выше уже было и некуда. В вице-директорá Департамента? Нет уж, слуга покорный. Там нужно политиканствовать, а это совсем не по моей части.

– В-третьих, – продолжала между тем мадемуазель Ларр, – я сама подбираю себе команду. Все мои сотрудники штучные. Каждый – первейший мастер в своей области, умеющий делать нечто важное лучше меня…