Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую землю - Томас Эсбридж

Призыв Урбана к священной войне нашел живой отклик по всей Европе, в основном из-за преобладающей религиозной атмосферы в латинском мире. На Западе христианство являлось практически общепринятой верой, и, в отличие от современного секуляризированного европейского общества, в XI веке царила духовная атмосфера. В таких условиях христианская доктрина вторгалась во все аспекты человеческой жизни — от рождения и смерти до сна и еды, брака и здоровья. Знаки всемогущества Господа были видны всем в актах «чудесного» исцеления, Божественных откровений, а также земных и небесных знамений. Такие понятия, как любовь, милосердие, обязанность и традиции помогали склонять средневековое общество к набожности, но, вероятно, самым сильным, влиятельным, определяющим чувством был страх, тот самый страх, который заставил Фулька Нерра поверить, что его душа в опасности. Латинская церковь XI века учила, что каждый человек в конце концов предстанет перед судом — будет произведено «взвешивание душ». Чистота принесет вечную награду небесного спасения, а результатом греха станет проклятие и вечные адские муки. Чтобы верующие наглядно представляли себе опасность, в религиозном искусстве и скульптуре создавались графические образы наказаний, которые ожидают тех, кто будут признаны нечистыми: грешников душили демоны, проклятых загоняли в костры подземного мира ужасные дьяволы.

При таких обстоятельствах вряд ли стоит удивляться, что большинство средневековых латинских христиан были одержимы идеей греховности, искупления и будущей жизни после смерти. Крайним проявлением желания вести чистую праведную жизнь было монашество, в котором монахи и монашки давали клятву жить в бедности, непорочности и покорности и, удалившись в обители, посвящали себя Богу. В XI веке одной из самых популярных форм монашества была та, которую предлагал Бургундский монастырь Клюни в Восточной Франции. Клюнийское движение быстро набирало мощь. Очень скоро к нему относилось более 2000 обителей от Англии до Италии, и оно оказало существенное влияние на развитие и продвижение реформаторских идей. Своей максимальной силы оно достигло в 1090-х годах, когда Урбан II, сам бывший клюнийский монах, стал папой.

Конечно, требования монашества были не по средствам большинству средневековых христиан. И для обычных мужчин и женщин путь к Богу был чреват опасностями греха, поскольку многие, по-видимому, неизбежные аспекты человеческого существования — такие, как гордость, голод, похоть и насилие, — считались греховными. Но были доступны некоторые взаимосвязанные средства спасения (хотя их теоретические и теологические основы следовало усовершенствовать). Латинян поощряли признаваться в проступках священнику, который наложит соответствующее наказание, исполнение которого, предположительно, могло очистить человека от грязи греха. Самым распространенным искупительным актом была молитва, но раздача милостыни беднякам, пожертвования на храмы и выполнение очистительного путешествия (паломничества) тоже были весьма популярными. Эти похвальные деяния могли выполняться не только в рамках наказания, но и как своеобразный духовный взнос, чтобы попросить Бога или одного из его святых о помощи.

Фульк Нерра, в начале XI века мечтавший о спасении, действовал в рамках установившихся представлений. Одним из средств стало основание в его графстве Анжу — в Болье — нового монастыря. По свидетельству самого Фулька, он сделал это, «чтобы монахи собирались вместе и молились денно и нощно о спасении [моей] души». Идея использования духовной энергии, производимой в монастырях, посредством мирского патронажа, оставалась актуальной и в 1091 году, когда аристократ из Южной Франции Гастон IV Беарнский решил подарить кое-какую собственность клюнийскому монастырю Сен-Фуа, Морлаас, в Гаскони. Гастон был ярым сторонником средневекового реформаторского движения, участвовал в кампании на Иберийском полуострове в 1087 году и собирался стать крестоносцем. Официальный документ, удостоверивший его дар Сен-Фуа, утверждал, что Гастон действовал ради своей души, душ его супруги и детей, в надежде, что «Бог поможет нам в этом мире в наших нуждах и в будущем дарует нам вечную жизнь». В действительности во времена Гастона уже большинство западной христианской светской знати имели хорошо налаженные связи с монастырями, и это повлияло на скорость, с которой крестоносное движение распространялось по Европе после 1095 года. Отчасти так было потому, что клятва, которую давали рыцари, посвятившие себя священной войне, была отражением той, что давали монахи — эта схожесть подтверждала эффективность сражения за Бога. Еще более важным был факт, что папство, имеющее связи с монастырями, такими как Клюни, полагалось на монастыри латинского Запада в деле распространения и поддержки призыва к Крестовому походу.

Второй путь к спасению, выбранный Фульком Нерра, — это паломничество, и, принимая во внимание его многочисленные путешествия в Иерусалим, он явно считал эту форму искупительного акта самой эффективной — позднее он писал, что очищающая сила полученного им опыта оставила его в «приподнятом настроении и ликовании». Латинские паломники часто путешествовали в менее удаленные регионы, такие как Рим и Сантьяго-де-Компостела (северо-восток Испании), и даже к местным святыням. Но Святой город считался самым высокочтимым. Все же по святости Иерусалим не имел себе равных, и в Средние века этот город обычно помещали в самый центр карт мира. Все это напрямую повлияло на восторженную реакцию народа на призыв к Крестовому походу, ведь священная война представлялась формой вооруженного паломничества, имеющего своей конечной целью Иерусалим.[9]

Война и насилие в латинской Европе

Начиная Крестовые походы, папство стремилось завербовать в ряды крестоносцев представителей разных социальных групп, но наиболее интересной была одна — рыцари латинской Европы. Этот военный класс в начале XI века находился еще на ранней стадии развития. Фундаментальной характеристикой средневекового рыцарства была способность сражаться верхом на коне.[10] Рыцаря обычно сопровождали четыре-пять человек, которые выступали в роли слуг, заботясь о конях, оружии и удобствах господина, но они также могли воевать в пешем строю. Когда Крестовые походы начались, эти люди не были членами постоянной армии. Большинство рыцарей были воинами, но также сеньорами или вассалами, землевладельцами и фермерами, которые могли уделять войне не больше нескольких месяцев в году, но и тогда сражались не в хорошо обученных «сыгранных» командах.

В Европе XI века обычные формы военных действий, знакомые всем рыцарям, включали набеги на короткие дистанции, небольшие стычки между мелкими отрядами, обычно превращавшиеся в хаотичные ближние бои, и осады укрепленных замков. Лишь очень немногие латинские солдаты имели опыт масштабных генеральных сражений, поскольку такая форма конфликта была в высшей степени непредсказуемой, и потому ее всячески старались избегать. И практически никто никогда не участвовал в длительных кампаниях с передвижением на большие расстояния, которыми, собственно, и были Крестовые походы. В качестве таковых священные войны на Востоке потребовали от воинов латинского христианства приспособления и усовершенствования своих боевых навыков.[11]

До начала проповедования Первого крестового похода большинство латинских рыцарей считали акты кровопролития изначально греховными, однако они уже были знакомы с идеей о том, что в глазах Господа некоторые формы военных действий могут быть оправданны. Кроме того, папство могло санкционировать насилие.

На первый взгляд христианство представляется мирной верой. В Евангелиях Нового Завета приводится много записей, когда Иисус, кажется, отвергает или запрещает насилие: от предостережения, что тот, кто живет насилием, умрет насильственной смертью, до призыва подставить вторую щеку в ответ на удар. Ветхий Завет также предлагает ясное руководство в вопросе о насилии — достаточно упомянуть заповедь «Не убий». Однако в ходе первого тысячелетия н. э. христианские теологи, размышляя о союзе между верой и военной империей Рима, усомнились, действительно ли Священное Писание так решительно отвергает войну. Ветхий Завет определенно допускает двоякое толкование, поскольку, описывая отчаянную борьбу древних евреев за выживание, он говорит о серии священных войн, санкционированных Богом. Значит, можно предположить, что при определенных обстоятельствах даже война, начатая ради мести, или агрессивная война, может считаться допустимой. В Новом Завете Иисус говорил, что принес не мир, но меч, и кнутом изгонял ростовщиков из храма.

Самым влиятельным раннехристианским мыслителем, бившимся над этим вопросом, был североафриканский епископ святой Августин из Гиппона (354–430). Его труды стали фундаментом, на котором папство впоследствии выстроило идею Крестовых походов. Святой Августин доказывал, что война может быть и законной, и оправданной, если ведется при строгих условиях. Его сложные теории впоследствии подверглись значительному упрощению, и были сформулированы три предпосылки праведной войны: объявление ее «законной властью», такой как король или епископ; «благочестивая причина», такая как защита от вражеской атаки или возврат утраченной территории; и ведение войны с «правильными намерениями», то есть с минимально возможным насилием. Эти три принципа укрепили идеал крестоносного движения, но все же не благословляли войну.