Полный финиш - Марина Серова

— Нет… не замужем. Обручальное кольцо можешь не искать.

— Странно, — произнес он, глядя не на меня, а на огромное зеркало напротив нас, — такая красивая женщина — и не замужем. Впрочем, это к лучшему.

Я невольно скосила глаза на зеркало, в которое он смотрел: да, в самом деле — красива. И если не присматриваться — еще очень молода. Гораздо моложе своих лет.

Мне всегда говорили, что я особенно хороша в гневе, когда сверкают глаза, пылают щеки, а рот кривится в яростной чувственной гримасе. Но сейчас гневаться не было ни причины, ни смысла, и я просто улыбнулась, сознавая, что Саша прав, что я действительно красивая женщина, что чудо как хороша и при этом — к лучшему — не замужем, и сказала:

— Спасибо.

Кажется, это прозвучало с ощутимой долей иронии, потому что Воронцов склонил голову чуть набок, чем окончательно умилил меня, став похожим на ученика старших классов, глядящего на учительницу, любящую ставить пятерки просто так. За красивые глазки.

В этот самый момент неподалеку от нас расположился вальяжный и весьма внушительных габаритов господин со столь же основательной стильной небритостью a la Роман Аркадьевич Абрамович, в дорогом пиджаке, с неизменным мобильником возле уха, в который он вальяжно выговаривал неторопливые короткие слова, синхронно что-то пережевывая.

К нему не приблизился, а просто-таки подбежал официант и, пританцовывая от усердия, начал совать тому меню. Господин не глядя ткнул в развернутую перед ним библию чревоугодника (то бишь упомянутое меню, толщиной своей мало чем уступающее священной книге — ресторан-то солидный) и продолжил на секунду прерванный разговор.

Воронцов оглянулся на господина и как-то странно посмотрел на меня: в его больших миндалевидных глазах промелькнуло что-то похожее на легкую тревогу.

Несмотря на то что толстяк был увлечен беседой, он заметил мгновенный взгляд Воронцова и на несколько секунд замолчал. На его широком лице, как жирное пятно на белой скатерти, расплылось недоумение.

Потом он поднялся и тяжелыми шагами вышел из зала.

Надо сказать, что в ресторане было два зала — один побольше, второй поменьше, и отделены они были друг от друга массивными колоннами под мрамор и тяжелыми бархатными темно-красными занавесями. Так что из того зала, где сидели мы, не было видно, кто находится во втором зале.

— Это что, твой хороший знакомый? — тихо спросила я и тут же пожалела о своих словах, потому что на лице Александра проступила бледность.

— Хороший… — пробормотал он, комкая салфетку, а потом усилием воли вернул себе спокойствие и добавил: — Я предпочел бы знакомиться с такими людьми где-нибудь этак на кладбище. Прочитать надпись на надгробной плите и сказать: очень приятно познакомиться.

— Извини.

— А за что ты извиняешься? Извиняться надо не тебе… а… да чего там, — он махнул рукой и стал наливать еще мартини. Но тут рука его дрогнула, и немного напитка пролилось на бордовую, приятного глубокого оттенка скатерть.

Я, повинуясь какому-то бессознательному импульсу, повернула голову и увидела господина, самое упоминание о котором было так неприятно ему. На багровой бульдожьей физиономии последнего плавало неопределенное выражение ошеломленности и одновременно накатывало бешенство. По всей видимости, оно-то и комкало лоб господина гоблина массивными складками, попеременно то горизонтальными, то вертикальными.

За размашисто шагающим боссом едва поспевал плотный парень с незамысловатым лицом телохранителя средней руки, с большей охотой и профессионализмом выполнявшего бы обязанности вышибалы, кидалы или мелкого рэкетира.

За руку он держал стройную девушку в дорогом вечернем платье, элегантную, со сложной прической, оттеняющей аристократически бледное, красивое, хоть и несколько вульгарное лицо.

Она была явно испугана, потому что пыталась вырваться, а ее губы кривились от злости и страха, а в глазах метался приглушенный огонек ярости:

— Ты, козел… пусти ты, Боря!

Воронцов повернул голову, и тут же его взгляд уперся в массивный живот своего недоброжелателя, плотно обтянутый превосходным однобортным пиджаком, застегнутым на все четыре пуговицы.

Боря остановился у нашего столика, свирепо глянул на оскорбленно выпрямившегося Воронцова, чьи губы побледнели от напряжения, внушительно помолчал несколько секунд, многозначительно зацепив брюхом спинку стула, и пренебрежительно выговорил:

— Я же велел тебе, козлу, не тереться тут, ублюдку! Или ты не сечешь темы, крот паленый?

У него оказался сочный, богатого тембра низкий голос. Тяжелые, уверенные слова — я видела — буквально приплюснули беднягу Воронцова к стулу, и — уверена — он почувствовал, что обычно бойкий язык не слушается его, а в ногах вот-вот начнется предательская дрожь.

Воронцов окаменел. Его губы дрогнули и мучительно искривились, прежде чем вытолкнуть словно бы разрывающие ему горло слова:

— Велеть ты можешь своим… вот этим вот. — Он выразительно посмотрел на застывшего за спиной гоблина телохранителя с девушкой, а потом, все так же стараясь не встречаться с Борисом взглядом, добавил: — А что касается темы, как ты выразился, то я после таких подвигов секу ее очень даже хорошо. Так что не порть мне аппетита… Борис.

Имя столь неприятного — нет, ненавистного ему человека! — он произнес так, как говорят о мокрицах, глистах или о других в высшей степени несимпатичных существах из мира фауны.

…Готова поспорить на что угодно, что никогда доселе Воронцов так смело и так дерзко с Борисом не разговаривал. В принципе у последнего был такой угрожающий вид, что даже я, насмотревшаяся на братков достаточно, почувствовала неприятный холодок в спине.

А после слов Александра гоблин стал просто страшен. Его широкое лицо колыхнулось, на скулах дрогнули и закаменели желтые желваки, брови сошлись на вздувшейся глубокими вертикальными морщинами переносице — и все это гримасничанье было бы просто смешным, по крайней мере для меня, если бы в глазах амбала не зашевелилось нечто заставившее меня пожалеть о том, что я обедаю именно в этом ресторане.

Горилла в нищем бюджетном зоопарке, которую держали в тотальной голодовке три дня, выглядела бы просто воплощением миролюбия на фоне Бориса.

Пальцы бандита по отлаженной до автоматизма методике начали складываться в классическую комбинацию для последующей вертикальной, горизонтальной, фронтальной и просто беспорядочной пальцовки.

А потом сжались в кулаки.

Борис приобнял Воронцова за плечи и, наклонившись и почти коснувшись губами его уха, спросил:

— А ты отвечаешь за базар, дятел? Смотри… и тебя в расход пустим.

Тут уж я не могла молчать.

— Простите, молодой человек, но мы обедаем, — сказала я, — и если у вас к Александру какие-то вопросы, то прошу вас выяснить их позже, а не портить нам аппетит своими дурно пахнущими штучками «по понятиям». Хорошо?

Казалось, тот только сейчас заметил меня.

— А ты, будка, загаси хавальник, — сказал он. — Впирает тут, бля… распылилась, сучка. А то гляди: распишем на двоих, если будешь тут бугрить рамсы, соска.

Последняя фраза не блещущего хорошими манерами господина вывела меня из равновесия: странная я женщина, ну не люблю, когда меня называют «сучкой», «соской» и «будкой». И все это в одной фразе. Ну хорошо — в двух.

— Вот что, почтенный Борис Батькович, — предельно миролюбиво произнесла я. — Я понимаю, что излишки веса и особенности полученного в детстве воспитания мешают вам усвоить правила хорошего тона и наладить культуру поведения, но хотелось бы знать: зачем вы в таком случае ходите в приличные рестораны?

Второй амбал недоуменно поскреб в затылке: по всей видимости, сказанное мною не вмещалось в его секвестированный, подобно убогому федеральному бюджету, мозг.

А я с невинной благожелательной улыбкой, более подходящей для какого-нибудь высокосветского раута, нежели для препирательств с бандитом, продолжала:

— Ходили бы себе во всякие гоблинарии, где можно официантов на лавэ разводить и чаевые выдавать присылом в контрабас… а то я сначала сочла вас приличным человеком.

Борис отпустил Воронцова и посмотрел на меня. В его взгляде было даже не удивление, нет, что-то неопределенно ищущее! — вероятно, у него просто в голове не укладывалось, как это существо второго сорта, каковыми в глазах подобных роскошных мужчин выглядим мы, женщины, может так спокойно и смело высмеять его, уважаемого в соответствующих кругах человека.

— Да ты че, шалава? — прошипел он. — Ты на кого выпялилась, шалашовка! А ну, Кабан, бери эту парочку — и ко мне в телегу!

— Ты сыт, Саша? — справилась я у Воронцова.

— Да… но…

— Тогда нам осталось только воспользоваться любезным предложением господина Бориса. По всей видимости, он хочет подбросить нас до места.