Жизнь Клима Самгина (Часть 3) - Максим Горький

- Революционеры - это большевики, - сказал Макаров все так же просто. - Они бьют прямо: лбом в стену. Вероятно - так и надо, но я, кажется, не люблю их. Я помогал им, деньгами и вообще... прятал кого-то и что-то. А ты помогал?

- Случалось, - осторожно ответил Клим.

- Зачем? Почему?

Самгин молча пожал плечами, чувствуя, что вопросы Макарова принимают все более неприятный характер. А тот продолжал:

- Потому что - авангард не побеждает, а погибает, как сказал Лютов? Наносит первый удар войскам врага и - погибает? Это - неверно. Во-первых не всегда погибает, а лишь в случаях недостаточно умело подготовленной атаки, а во-вторых - удар-то все-таки наносит! Так вот, Самгин, мой вопрос: я не хочу гражданской войны, но помогал и, кажется, буду помогать людям, которые ее начинают. Тут у меня что-то неладно. Не согласен я с ними, не люблю, но, представь, - как будто уважаю и даже...

Он усмехнулся, щелкнул пальцами и продолжал:

- Ты - человек осведомленный в политике, скажи-ка...

Дверь широко открылась, вошла Алина. Самгин бросил окурок папиросы на пол и облегченно вздохнул, а Макаров сказал:

- Мы потом возобновим эту беседу... "Едва ли", - хотелось сказать Климу, но вместо этого он утвердительно кивнул головой.

- О чем? - спросила Алина, стирая с лица платком крупные капли пота.

- О политике, - сказал Макаров. - Вы бы сняли шубу, простудитесь!

Алина села у двери на стул, предварительно сбросив с него какие-то книги.

- Разве я вам мешаю? - спросила она, посмотрев на мужчин. - Я начала понимать политику, мне тоже хочется убить какого-нибудь... министра, что ли.

- Вам надо выспаться, - пробормотал Макаров, не глядя на нее, а она продолжала не торопясь, цедя слова сквозь зубы:

- Вот - пошли меня, Клим! Я - красивая, красивую к министру пропустят, а я его...

Вытянув руку, она щелкнула пальцами, - лицо ее оставалось все таким же окостеневшим. Макаров, согнувшись, снова закуривал, а Самгин, усмехаясь, спросил:

- Ты думаешь, что это я посылаю людей убивать?

- Кто-то посылает, - ответила она, шумно вздохнув. - Вероятно хладнокровные, а ты - хладнокровный. Ночью, там, - она махнула рукой куда-то вверх, - я. вспомнила, как ты мне рассказывал про Игоря, как солдату хотелось зарубить его... Ты - все хорошо заметил, значит хладнокровный!

Помолчав и накрывая голову шалью, она добавила потише, как бы для себя:

- Впрочем, это, может, оттого, что "у страха глаза велики" - хорошо видят. Ах, как я всех вас...

Взглянув на Макарова, она замолчала, а потом вполголоса:

- В Ялте, после одной пьяной ночи, я заплакала, пожаловалась: "Господи, зачем ты одарил меня красотой, а бросил в грязь!" Вроде этого кричала что-то. Тогда Игорь обнял меня и так... удивительно ласково сказал:

"Вот это - настоящий человеческий вопль!" Он иногда так говорил, как будто в нем чорт прятался...

Последнее слово заглушил Лютов, отворив дверь.

- Ну что ж, готово, - сказал он очень унылым голосом. - Пойдемте.

Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под руку с Макаровым; за ними - усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе. Гроб торопливо несли два мужика в полушубках, оба, должно быть, только что из деревни: один - в серых растоптанных валенках, с котомкой на спине, другой - в лаптях и пестрядинных штанах, с черной заплатой на правом плече. В голове гроба - лысый толстый человек, одетый в два пальто, одно - летнее, длинное, а сверх него - коротенькое, по колена; в паре с ним - типичный московский мещанин, сухощавый, в поддевке, с растрепанной бородкой и головой яйцом. Шли они быстро и все четверо нелепо наклонясь вперед, точно телегу везли; усатый сипло покрикивал на них:

- Эй, вы, - в ногу!..

На желтой крышке больничного гроба лежали два листа пальмы латании и еще какие-то ветки комнатных цветов; Алина - монументальная, в шубе, в тяжелой шали на плечах - шла, упираясь подбородком в грудь; ветер трепал ее каштановые волосы; она часто, резким жестом руки касалась гроба, точно толкая его вперед, и, спотыкаясь о камни мостовой, толкала Макарова; он шагал, глядя вверх и вдаль, его ботинки стучали по камням особенно отчетливо.

- Не дойдет, конечно, - ворчал Лютов, косясь на Алину.

Самгин готов был думать, что все это убожество нарочно подстроено Лютовым, - тусклый октябрьский день, холодный ветер, оловянное небо, шестеро убогих людей, жалкий гроб.

А через несколько минут он уже машинально соображал: "Бывшие люди", прославленные модным писателем и модным театром, несут на кладбище тело потомка старинной дворянской фамилии, убитого солдатами бессильного, бездарного царя". В этом было нечто и злорадное и возмущавшее.

"А что в этом - от ума? - спросил себя Клим. - Злорадство или возмущение?"

Лютов мешал ему. Он шел неровно, точно пьяный, - то забегал вперед Самгина, то отставал от него, но опередить Алину не решался, очевидно, боясь попасть ей на глаза. Шел и жалобно сеял быстренькие слова:

- Хороним с участием всех сословий. Уговаривал ломовика - отвези! "Ну вас, говорит, к богу, с покойниками!" И поп тоже - уголовное преступление, а? Скотина. Н-да, разыгрывается штучка... сложная! Алина, конечно, не дойдет... Какое сердце, Самгин? Жестоко честное сердце у нее. Ты, сухарь, интеллектюэль, не можешь оценить. Не поймешь. Интеллектюэль, - словечко тоже! Эх вы... Тю...

- Перестань, - сказал Самгин, соображая, под каким предлогом удобнее отказаться от дальнейшего путешествия по унылым, безлюдным переулкам.

- Брюсов, Валерий, сочиняет стишки:

...вас, кто меня уничтожит,

Встречаю приветственным гимном.

Врет! Боится и ненавидит грядущих гуннов! И - не гимн, а - панихиду написал. Правда?

- Нет, - сердито сказал Самгин. - И вообще ты... - Он хотел сказать что-нибудь обидное Лютову, но пробормотал: - Я, кажется, простудился, прескверно чувствую себя. Пожалуй, мне следует...

Из переулка шумно вывалилось десятка два возбужденных и нетрезвых людей. Передовой, здоровый краснорожий парень в шапке с наушниками, в распахнутой лисьей шубе, надетой на рубаху без пояса, встал перед гробом, широко расставив ноги в длинных, выше колен, валенках, взмахнул руками так, что рубаха вздернулась, обнажив сильно выпуклый, масляно блестящий живот, и закричал визгливым, женским голосом:

- Стойте! Кого хороните? Какого злодея?

- Ну вот! - тоскливо вскричал Лютов. Притопывая на одном месте, он как бы собирался прыгнуть и в то же время, ощупывая себя руками, бормотал: Ой, револьвер вынула, ах ты! Понимаешь? - шептал он, толкая Самгина: - У нее - револьвер!

Самгин понимал, что сейчас разыграется что-то безобразное, но все же приятно было видеть Лютова в судорогах страха, а Лютов был так испуган, что его косые беспокойные глаза выкатились, брови неестественно расползлись к вискам. Он пытался сказать что-то людям, которые тесно окружили гроб, но только махал на них руками. Наблюдать за Лютовым не было времени, - вокруг гроба уже началось нечто жуткое, отчего у Самгина по спине поползла холодная дрожь.

Носильщики, поставив гроб на мостовую, смешались с толпой; усатый человек, перебежав на панель и прижимая палку к животу, поспешно уходил прочь; перед Алиной стоял кудрявый парень, отталкивая ее, а она колотила его кулаками по рукам; Макаров хватал ее за руки, вскрикивая:

- Прочь! Что вам надо?

Алина тоже что-то кричала, но голос ее заглушался визгом парня в лисьей шубе и криками его товарищей. Парень в шубе, болтая головою, встряхивая наушниками шапки, визжал:

- Почему без попа? Жида хороните, а? Опять жида? Бога обижаете? Нет, постойте! Вася - как надо?

Из-под левой руки его вынырнул тощий человечек в женской ватной кофте, в опорках на босую ногу и, прискакивая, проорал хрипло:

- Жид - жить, а мы его - бить! Эх, Игнаша! Ребята - поддерживай! Красота наша ты, Игнат Петров. Защита!

И еще человек пять разноголосо и отчаянно ревели:

- Командуй, Игнат! Поддержим! Э-эх... В толпе вертелся Лютов; сняв шапку, размахивая ею, он тоже что-то кричал, но парень в шубе, пытаясь схватить его пьяной рукою, заглушал все голоса пронзительными визгами истерического восторга.

- Из господ? Князь? Не допускаю - врешь! Где поп? Священник, а? Князей хоронят с музыкой, сволочь! Убили? Братцы - слышали? Кого убивают?

- Жидов, забастовщиков! - ответили ему. Кудрявый парень и Макаров тащили, толкали Алину на панель, - она билась в их руках, и Самгин слышал ее глухой голос:

- Пустите! Я его ударю... изобью...

Вдруг стало тише, - к толпе подошел большой толстый человек, в черном дубленом полушубке, и почти все обернулись к нему.

- Чего буяните? - говорил он. - Зря все! Видите: красных лентов нету, стало быть, не забастовщик, ну? И женщина провожает... подходящая, из купчих, видно. Господин - тоже купец, я его знаю, пером торгует в Китай-городе, фамилие забыл. Ну? Служащего, видать, хоронют...