Последняя боль - Никита Андреевич Борисов

— её голос звучал одновременно отовсюду и ниоткуда. — Свою жену. Свою дочь. Их память.

— Нет! — мой крик эхом разносился по пустым комнатам. — Я любил их! Я пытался их спасти!

— После их смерти, — сказала Мона, растворяясь в воздухе, — ты нашёл утешение в моих руках. Ты позволил себе забыть. Разве это не предательство?

Она исчезла, оставив меня одного с правдой, которую я так долго пытался утопить в виски и адреналине перестрелок. Душевная боль пронзила меня сильнее любой пули. Я был мерзок сам себе, человек, продавший свою верность за мгновения забвения.

Красная линия вела дальше, через лабиринт воспоминаний и сожалений. Я шёл, сгибаясь под тяжестью вины, которую больше не мог игнорировать.

***

В конце пути стоял он. Анубис. Величественный и ужасающий, с глазами, полными древнего знания. Он сделал шаг в мою сторону, затем ещё один.

Я попятился. Развернулся. Побежал.

Но куда бы я ни бежал, меня встречали они — моя жена Мишель, улыбающаяся той улыбкой, которую я запомнил навсегда. Моя дочь Роуз, протягивающая ко мне свои маленькие ручки. И каждый раз, когда я приближался, их лица искажались, трансформировались в шакалью морду Анубиса, и они шли ко мне — неумолимые, как сама смерть.

Я оказался в тупике. Анубис приближался, его шаги медленные и неизбежные, как тиканье часов в комнате умирающего.

— Почему ты преследуешь меня?! — закричал я, поднимая пистолет, зная, что пули бессильны против бога смерти.

— Я не преследую, — голос, древний как сама вечность, звучал в моей голове. — Я освобождаю.

Его рука, иссохшая и сильная, сомкнулась на моём горле. Он поднял меня над полом, и красная линия под ногами исчезла. Я барахтался в воздухе, пытаясь вырваться, но сила, державшая меня, была нечеловеческой.

А потом он отпустил. И я полетел вниз, в бездонную тьму, где не было ни верха, ни низа, ни прошлого, ни будущего. Только падение. Вечное падение.

***

Время потеряло смысл. Я падал, окружённый свистом пуль, некоторые пронзали меня насквозь, но боль казалась далёкой, нереальной. Пули, которые я выпустил за все эти годы, возвращались ко мне, проходя сквозь плоть, вырывая куски души.

Но это уже не имело значения. Ничто не имело значения.

В конце падения была вода — тёмная, холодная, объятия которой приняли меня как старого друга. Я не сопротивлялся. Не пытался всплыть. Просто позволил себе погрузиться глубже.

И где-то на границе сознания я понял, что иду ко дну. К настоящему дну — не только этой чёрной воды, но и собственной души. Туда, где ждали ответы, которых я так боялся.

Анубис ждал. И на этот раз я не собирался бежать.

Глава 4. Кусочек счастья.

Телефон разорвал тишину квартиры, как выстрел в пустой церкви. Я открыл глаза, всё ещё чувствуя холод воды, в которой тонул во сне. Часы показывали 3:17 утра — время, когда звонят только с плохими новостями.

— Пейн, — хрипло ответил я, нащупывая сигареты на прикроватной тумбочке.

— Макс, это Бейкер, — голос старого детектива звучал напряжённо. — У нас тут ситуация на Риверсайд-авеню, 42. Какой-то новый культ... Анубиса.

Я сел на кровати, сжимая телефон так, что пластик затрещал.

— Что ты сказал?

— Культ Анубиса. Египетский бог мёртвых или что-то в этом роде. Макс, такого я ещё не видел. Тебе нужно приехать. Сейчас.

Связь оборвалась, а я остался сидеть, глядя в темноту квартиры, где тени казались живыми. Анубис. Тот самый, что преследовал меня во сне, теперь вышел в реальный мир.

Я потёр лицо, пытаясь стряхнуть остатки кошмара. Сон был предвестником, тенью будущего, падающей на настоящее. Я почти слышал тиканье часов судьбы, отмеряющих время до финала.

***

Пока я собирался, натягивая чёрную рубашку и кобуру, мысли возвращались к Моне. К той части сна, что ударила больнее любой пули.

Действительно ли я предал память о семье, позволив себе чувствовать что-то к Моне? Разве любовь — это измена? Или я тоже был достоин на крошечный кусочек счастья в этом проклятом городе, забравшем у меня всё?

Мишель не вернуть. Роуз не вернуть. Они ушли туда, куда не дотягиваются даже мои кошмары. А Мона... она была живой, тёплой, настоящей. Она понимала мою боль, потому что несла такую же.

Но теперь и её нет. Как и всех, кто имел несчастье подойти слишком близко к эпицентру катастрофы по имени Макс Пейн.

***

В ванной я включил холодную воду, подставив лицо под ледяную струю. Она смыла остатки сна, но не чувство неизбежности, прилипшее к коже, как пороховой дым.

Я посмотрел на своё отражение в зеркале — осунувшееся лицо с тенями под глазами, щетина, которая скоро превратится в бороду, если я не возьмусь за бритву. Волосы давно не стриженные, спутанные после беспокойного сна.

Может, побриться наголо и уехать в Бразилию? Начать новую жизнь где-нибудь на пляже Копакабана, где самая большая опасность — обгореть на солнце? Где нет мертвецов, встающих из могил, и древних богов, преследующих в кошмарах?

Я хорошенько умыл лицо ещё раз, вода стекала по подбородку, капая в раковину, как слёзы, которых у меня давно не осталось.

— Нет, — сказал я своему отражению. — Такое даже в страшном сне не приснится. Я слишком люблю свой мрачный город и освежающий дождь.

Этот дождь напоминал мне о слезах, которые я проливал на могилах родных. Когда он барабанил по плечам, я чувствовал с ними единение, словно стоял на границе между мирами.

— Возможно, это дело будет тем самым, — продолжил я разговор с зеркалом, — когда я почувствую последнюю боль.

Я развернулся, чтобы уйти, но краем глаза заметил что-то в отражении. Тёмный силуэт с головой шакала, стоящий за моей спиной. Анубис, наблюдающий, ожидающий.

Резко обернувшись, я нашёл за собой только пустоту ванной комнаты. Никаких древних божеств, только капающий кран и запотевшее зеркало.

— Нет, показалось, — пробормотал я, хватаясь за дверной косяк. — Слишком много обезболивающих.

Но, закрывая дверь ванной, я не мог отделаться от ощущения, что кто-то смотрит мне вслед из глубины зеркала. Кто-то, чьи глаза видели рождение и смерть цивилизаций, кто-то, для кого моя жизнь — лишь мгновение в бесконечном потоке времени.

И что самое странное — я больше не боялся этого взгляда. Скорее, ждал его, как старого знакомого, с которым давно пора завершить незаконченный разговор.