Смерть зверя с тонкой кожей - Патрик Александер

– Парень, что всё это должно означать, вторжение?

– Тревогу.

– Какой категории тревогу, парень?

Смит услышал сочный зевок.

– Не знаю, – ответил он, – к какой категории вы бы отнесли покушение?

– Покушение? На шефа? – порядок, теперь он проснулся.

– На персону куда важнее твоего грёбаного шефа.

– Боже мой, на кого?

– А вот этого, – Смит воспользовался классической фразой спецслужб всех времён, – тебе знать не требуется… парниша.

Секретарь, теперь куда менее надменный, дал ему номер радиотелефона в машине министра. Шеф, сказал он, уехал где-то в полночь, в сопровождении только одного телохранителя из спецотдела.

Смит позвонил телохранителю. Тот скучал в одиночестве в машине, неподалёку от жилого дома на Фалхэм-роуд и смотрел на дождь.

– Не могу. Он занят. Поняли? Занят. Приём.

– Вас понял. И сопляка-секретаришку тоже. А теперь достаньте мне его – и быстро. Приём.

– Господи, мужик, не могу же я пойти и начать дубасить в эту долбаную дверь.

– Тогда начинай кидаться камнями в его долбаное окно. Конец связи.

Смит дал отбой, начал набирать номер Джоан Эбботт, но с середины повесил трубку. Говорить с нею не хотелось. Она вызывала у него одновременно и жалость, и раздражение. Одно время он увлёкся ею, они даже встречались пару раз после её развода. Но ничего из этого не вышло. Он был слишком холостяком, она – слишком неврастеничкой. По крайней мере, так он оправдывался перед собой. А правда была в том, что он чувствовал себя виноватым. Не столько перед ней, сколько перед Эбботтом. Точнее в том, что, как он подозревал, департамент с Эбботтом сделал.

Он сам верил в это подозрение где-то наполовину, но от того оно никуда не делось и ныло, как старая рана. Так что теперь он старался избегать Джоан. У него и так достаточно ран. Принципы здравых и зрелых отношений. Только что он нарушил их все.

– Чёртова неврастеничка, – пожаловался он, – обдолбанная к тому же.

Фоли уже собирался спросить «Кто?» но вовремя сообразил, что Смит просто думает вслух.

3.

Джоан Эбботт стояла в темноте и смотрела в окно. Подъехала машина, остановилась в свете фонаря. За ней другая. Из первой машины вышли трое, из второй двое. Джоан пересчитала их. Дважды. Она уже выпила и не хотела ошибиться.

Они посмотрели наверх и она инстинктивно подалась назад. Потом сообразила, что снизу её не видно.

Через несколько секунд все растворились в тени. Без сомнения, для того, чтобы продолжать наблюдение, как и предупреждал её Ричард.

Она увидела в темноте огонёк спички: кто-то зажёг сигарету. Это напомнило ей, что неплохо было бы покурить и самой. Она отошла от окна и закурила; рука немного дрожала. Но настроение оставалось приподнятым. Теперь она была при деле. В первый раз Ричард дал ей прикоснуться к чему-то, имеющему отношение к его работе. Может, это значит, что… Мысль оборвалась, но сердце трепыхнулось, как до того рука.

Нужно было принять ещё стаканчик, чтобы успокоиться. Она включила настольную лампу, плеснула виски из почти пустой бутыли, разбавила содовой и выпила. Стало лучше. Намного лучше. Она налила ещё, добавив чуть больше содовой. Она не станет приканчивать его одним глотком, а растянет подольше. Насладится. Как полагается настоящей, чёрт побери, леди.

С Ричардом получилось странно. Она считала, что он мёртв. Так полагал и Департамент. Даже Фрэнк Смит думал так. Что придавало всему этому некоторую оффициальность. А потом, прошлой ночью вот в такие же сумерки он звонит и говорит: «Привет, это Ричард».

Голос с того света. Она стала заикаться, как последняя дура.

Может ли она помочь ему? Он только что высадился в Англии, но не хочет, чтоб кто-нибудь узнал об этом.

Даже Фрэнк Смит и Департамент?

Особенно Фрэнк Смит и Департамент.

Это казалось загадочным, но она уже давно научилась не задавать вопросов. Конечно, она знала, что он – агент (всё, что полагается знать жёнам: политика Департамента). Она даже знала, что он едет в Африку – он сам сказал ей, когда просил присмотреть за некоторыми своими вещами.

Что-то там пошло не так. Пару месяцев спустя она прочитала в газетах, что его арестовали за шпионаж в одной из этих новообразованных туземных республик с непроизносимым туземным названием.

Разумеется, в газетах не говорилось о Ричарде Эбботте – какое-то другое имя. Но там была фотография, а на ней – Ричард, собственной персоной.

А дальше – длинная речь туземного Президента, полковника Мумбо-Юмбо, или что-то в этом духе. Что Господь, в неизъяснимой благодати своей, послал ему видение, требуя изгнать из страны всех обладателей британских паспортов, поскольку они покушались на него и, вообще, являются в глазах Божьих олицетворением мирового зла.

А она переживала за Ричарда, заточённого в дикой стране, где целые племена вырезают по капризу осененного благодатью полковника. Потом зашёл Фрэнк Смит и рассказал, что правительство ведёт закулисные переговоры об освобождении Ричарда. Но что-то опять пошло не так, она ждала месяц за месяцем, а от Ричарда ничего не было. А когда она наконец позвонила Фрэнку Смиту, он сказал, что Господь снова являлся полковнику и наказывал не выпускать шпионов и прочих государственных преступников.

Тогда она сдалась. Погасла последняя надежда, что, несмотря на развод, Ричард однажды вернётся к ней.

А несколько недель назад к ней заглянул Фрэнк Смит и сообщил, что Ричард сбежал из тюрьмы, убил охранника и исчез в джунглях.

Значит, он может вернуться? Фрэнк Смит покачал головой и нервно стряхнул пепел на ковёр.

Если полиция полковника не достанет его, то это уж точно сделают джунгли. У него просто нет шансов.

– Нет шансов, нет шансов…– медленно повторила Джоан (к тому времени она успела уже немного выпить).

Она икнула и захихикала – от того же нервного напряжения, которое заставляло Фрэнка стряхивать пепел на пол.

В траурном молчании они опорожнили бокалы и всё так же молча прошли в спальню.

Проснувшись наутро, Джоан почувствовала себя шлюхой. Когда Фрэнк спросил, когда они могут встретиться в следующий раз, она отказала ему – ей казалось, что он спрашивает из вежливости.

А теперь она снова надирается, а Ричард уже в Англии. Она не должна больше пить. Ей понадобится трезвая голова. От этой мысли настроение упало. Ощущение одиночества «тех, кому за тридцать» коснулось её вроде ледяного ветра. Захотелось ещё рюмку. Как всегда, когда бывало плохо. Или – когда хорошо. Приходилось признаться себе, что последнее время она стала многовато пить.