Выздоровление - Эрнст Теодор Амадей Гофман

вот уже много лет особенно любил это место, — прошептал доктор мне на ухо, — и приходил сюда в полном одиночестве. Очевидно, это чудесное дерево пробудило в нем склонность к удивительным сочетаниям естественно-исторических явлений и это романтичное место вызывало у него особый интерес еще и потому.

Старик все сидел, оглядываясь вокруг, но его взгляд все мягчел и мягчел, потом совсем погрустнел, и наконец поток слез хлынул из его глаз. Он схватил правой рукой руку Вильгельмины, левой — руку доктора и энергичным движением посадил их рядом с собой на скамью.

— Вы ли это, дети мои! — воскликнул он тоном настолько странным, даже внушающим страх, что казалось, будто тон этот выдает ужасную растерянность его духа, пытающегося справиться с собой и как-то сконцентрироваться. — Вы ли это на самом деле, дети мои?

— О мой любимый добрейший дядюшка! — примирительно сказала Вильгельмина. — Ведь это я обнимаю вас, и находитесь вы сейчас в том месте леса, которое вы всегда так любили, ведь вы сидите под редким…

По знаку доктора Вильгельмина запнулась и после едва заметной паузы продолжала, приподняв в воздух веточку цветущей липы:

— И этот символ мира — разве вы не держите его сейчас в руках, дорогой дядюшка?

Старик прижал веточку к груди и огляделся с таким видом, будто он только теперь обрел жизненную силу и неописуемую светлую радость. Голова его склонилась на грудь, и он тихо пробормотал какие-то слова, которые никому из присутствующих не удалось расслышать. Потом он вдруг стремительно вскочил со скамьи, раскинул в стороны руки и крикнул так, что весь лес загудел от эха:

— О всевечное и всемилостивейшее могущество небес, ты ли это призываешь меня к своей груди? Да, меня и впрямь окружает великолепие живой жизни, оно вливается в мою грудь, так что все поры открываются и наполняются блаженнейшим восторгом!

О дети мои, дети, какой язык способен воспеть хвалу, достойную нашей матери-земли! О зелень, зелень! Порождение матери-земли! Нет, лишь я один безутешно лежал, распростершись перед троном Всевышнего. Ты никогда не сердился на человечество! Прими меня в свои объятия!

Казалось, старик хотел броситься вперед, но внезапная судорога скрючила его тело, и он безжизненно осел на землю. Все ужасно перепугались. Но больше всех доктор, ибо у него были причины бояться, что его рискованный метод лечения мог ужасным образом провалиться. Однако, вдохнув лишь несколько раз пары лекарства из склянки, старик вновь открыл глаза. И тут произошло нечто удивительное, чего не мог ожидать никто из присутствующих — и меньше всего доктор.

Поддерживаемый Вильгельминой и доктором, старик прошелся по красивой лужайке, и лицо его, все его движения становились с каждым шагом все спокойнее и радостнее, и было так чудесно наблюдать, как все более оживали его светлый ум и богатое воображение.

Барон и меня заметил и втянул в беседу. Наконец он счел, что для первого выезда после столь длительного нервного расстройства вполне достаточно, и все направились в обратный путь.

— Трудновато будет, — шепотом сказал мне доктор, — удержать его от сна. Но я приму все меры, чтобы, ради всего святого, не дать ему уснуть. Этот сон слишком легко может принять враждебный характер, и старику вновь покажется, что все виденное и воспринятое им всего лишь сон.

Некоторое время спустя в доме тайного советника фон С… произошли большие перемены. Дядя Зигфрид совершенно оправился от своего недуга, и так странно было наблюдать, как он становился одновременно мягче и сильнее.

Он покинул дом тайного советника, к радости любящего брата, и поселился в своем прекрасном поместье, управление которым взял на себя доктор О…, повесив свою докторскую шапочку на гвоздь. Настойчивое ходатайство одной знатной принцессы привело к тому, что надменный тайный советник фон С… не стал долее противиться просьбам доктора О… и пообещал ему руку своей дочери Вильгельмины.