Завещание - Георгий Марков

— Скажите, ребята, где живет Лидия Петровна Кольцова? — спросил Нестеров.

Ребятишки наперебой, с великой готовностью изъявили желание довести Нестерова до самых дверей квартиры, но он остановил их, сказав, что сам теперь найдет и второй подъезд и третий этаж. С некоторым сожалением ребятишки проводили его взглядами, полными жгучего любопытства, и вернулись к прерванной игре.

У дверей с металлической табличкой «квартира 37» Нестеров остановился, чувствуя какое-то стеснение в груди. За дверью было тихо, и, постояв с минуту в молчании и не найдя звонка, Нестеров постучал в дверь, настораживаясь и прислушиваясь.

Дверь неожиданно распахнулась, и Нестеров увидел высокую, светловолосую, яркоглазую молодую женщину в белой блузке и черном платке, наброшенном на плечи. Она еще не произнесла ни одного слова, а Нестеров уже знал — это она, Лида. Вопросительно вскинув брови и взглянув как-то поверх головы Нестерова, женщина, убежденная, вероятно, что произошла какая-то ошибка, сказала:

— Простите, это квартира тридцать семь. Вам кого нужно?

— Лидию Петровну Кольцову.

— В таком случае проходите. Кольцова — это я.

— Очень хорошо. Вас-то мне и нужно, — сказал Нестеров первые пришедшие на ум слова, испытывая еще большее стеснение в груди, чем две минуты назад.

— Проходите, пожалуйста, и раздевайтесь вот здесь. А потом прошу пройти сюда.

Отступив на полшага в сторону, женщина пропустила Нестерова в сумрачный коридор, в углу которого стояла круглая вешалка. Не дожидаясь, когда он снимет плащ и кепку, женщина распахнула дверь в комнату и скрылась в ней.

— Пожалуйста, проходите! Проходите сюда! — В ее голосе Нестерову послышалось скрытое волнение.

Нестеров не спеша разделся, вошел в большую комнату с широкими, светлыми окнами. Женщина стояла возле стола в настороженной позе. В круглых серых глазах плескалась тревога. Она прикусила губы, безвольные руки повисли на бедрах, одно плечо поднялось, а второе, наоборот, опустилось. Внутреннее ожидание чего-то крайне необыкновенного сковало ее с ног до головы.

— Здравствуйте, Лидия Петровна, — произнес Нестеров сдавленным голосом, перебарывая стеснение.

— Здравствуйте. Кто вы? Я где-то вас видела. Убеждена, — скороговоркой сказала женщина, присматриваясь к Нестерову, окидывая взглядом его плотную фигуру и с мучительным напряжением вспоминая, где и когда она встречалась с этим человеком.

— Ошибаетесь, Лидия Петровна. Мы с вами никогда не встречались. Нестеров я, Михаил Иванович, а для вас просто Михаил или Миша, друг вашего мужа, Степана, Степы Кольцова.

— Нестеров?! Тот самый Мишель, о котором с такой лаской писал Степа?.. Присаживайтесь, пожалуйста! Вот здесь, вот сюда. Я знаю вас, знаю по фотографиям. Степа присылал. Как же вы у нас оказались? И когда? И надолго ли?.. — Зардевшись и приходя в состояние какого-то бесцельного суетного движения, говорила Лидия Петровна.

— Спасибо, я присяду и отвечу на все ваши вопросы, — сказал Нестеров и, шагнув в глубь комнаты, придвинул к себе стул.

Но это не успокоило женщину. Ей почему-то не хватало сейчас сил остановить себя, и она выскочила из комнаты, на ходу сказав:

— Извините, я поищу маму.

Послышался скрип дверей в глубине квартиры, стукоток, беготня, и вдруг все смолкло.

Нестеров осмотрелся. Он сидел в квадратной просторной комнате, заставленной обветшалой мебелью: потертый комод, залоснившийся диван, просевшее кресло, в простенке — столик с аккуратными стопками книг. Над столиком в рамке портрет Степана. Снимок один из последних: свисающий на лоб чуб, сильные складки от носа к подбородку, в прищуре темных глаз, устремленных в какую-то безвестность, усталость и тоска, как бы предчувствие неизбежности смерти, уже поджидавшей его. Тугой воротник гимнастерки с расстегнутой верхней пуговицей, чуть свисшие с плеч полевые погоны с малозаметными двумя просветами и двумя большими звездами возле кромок.

Он был снят на фоне самоходок, орудийных стволов, похожих не то на хоботы слонов, вскинутых великанами в ярости, не то на стволы деревьев, вывернутых с корнями и переломанных неистовой силой урагана.

«На редкость удачно схвачен. Похож очень. Вот таким он и был. И орудия тут же. Вероятно, взято с общего снимка», — подумал Нестеров, и взгляд его переместился ниже.

А ниже всего лишь на две четверти висел в такой же рамке еще один портрет — портрет мальчика. Круглое лицо, волосы, челкой спускавшиеся к бровям, озорные оттопыренные уши, глаза, переполненные весельем, и тонкие губы, сомкнутые, чтоб не дать звонкому смеху вылететь и рассыпаться серебряными горстями.

«Да ведь это Тимошка… любимец отца, его кумир и надежда… Знаком мне и он… — вспомнив рассказы Степана о своей семье, подумал Нестеров, прикидывая, сколько же теперь исполнилось мальчику лет. — …Десять… нет, больше — двенадцать. Много мне с ним будет забот… Хотя что много? В четырнадцать лет формируются в основном все решающие черты характера».

Рассматривая портреты, кидая взгляд своих пристальных глаз то на сына, то на отца, Нестеров думал о Лиде: «А вот она, по его рассказам, представлялась мне другой: чуть проще, доверчивее, да и, пожалуй, веселее… Как будто стержень в ней… настороженность в глазах, холодок в голосе… Но понять ее можно. Я чужой человек для нее… Это я знаю о ней все, а она обо мне, возможно, ничего не знает или знает совсем немногое».

Лидия Петровна возвратилась минут через пять, несколько сконфуженная таким длительным отсутствием.

— Извините великодушно, Михаил Иваныч. Маму наконец нашла, и самовар в ее верных руках. — Она чуть улыбнулась, подобрав полные, сочные губы.

Лидия Петровна села напротив Нестерова и впервые посмотрела на него спокойно, просто и без того возбуждения, которое бросило ее на немедленные поиски мамы. И он не отвел своих глаз от ее взгляда, выдержал и даже улыбнулся, чуть двинув бровями. «Теперь она ближе к моим представлениям о ней… Походит… на ту самую Лиду, которую любил Степан», — отметил про себя Нестеров.

— Ну, что же, Лидия Петровна, вот и пришел я. Обычно в таких случаях говорят: гора с горой не сходится, а человек с человеком… — Нестеров мучительно искал слова, а они, как нарочно, исчезали из памяти. Во рту было сухо, язык ворочался с трудом, как опухший.

— Я все получила, Михаил Иванович. Обе посылки дошли: и первая с его вещами, и вторая с его подарками. Спасибо вам. — Голос ее дрогнул, и Нестеров почему-то выпрямился, готовясь к тому, что она сейчас заплачет, плечи ее задрожат от рыданий. Она кинет руки на стол. Но, вероятно, великий утешитель людских несчастий — время уже сделало свое дело: пригасило боль. Лидия Петровна энергично встряхнула головой, кольца ее пышных русых волос подпрыгнули и рассыпались по спине и плечам, и он понял: нет, она не заплачет. Все самое горькое перегорело в ней в жарком огне душевных страданий.

— Я так благодарна вам, Михаил Иваныч, за дружбу с ним, — тихо сказала Лидия Петровна и опустила свою голову, скрывая слезинки, навернувшиеся в уголки глаз. — Так благодарна… — повторила она шепотом.

— Нам много предстоит, Лидия Петровна, прожить вместе, и потому я хочу просить вас: не величайте меня, не зовите меня на «вы»… Это как-то отдаляет меня от вас, а я знаю вас, вашу жизнь в течение четырех лет. Мне сейчас кажется — я не сегодня встретил вас, а знаю давно, давно, с тех пор, когда вы бежали до самой реки, вслед за поездом, увозившим Степана, размахивали платком, сдернутым с головы, и кричали: «Степа, жду тебя! Жду хоть сто лет!»

Должно быть, и она помнила об этих минутах. Она вскинула голову, глаза ее еще больше округлились, бледное лицо на мгновение окаменело, и вдруг все его линии и черты смягчились, пришли в движение от короткой улыбки. Воспоминание о минувшем всколыхнуло душу.

— Боже, и это вы знаете! — воскликнула она и порывисто протянула руку. — Согласна, Миша! И меня тоже не величай и зови на «ты»: Лида.

Невольно они поднялись оба, схватившись за руки, и минуту стояли, испытывая одно и то же желание: скорее взломать перегородку отчужденности, преодолеть пространство незнакомства, лежавшее между ними, и пробиться к той откровенности, ради которой судьба свела их в этом далеком городке Приреченске.

4

— Степа умер у меня на руках. Я писал тебе об этом, Лида, — сказал Нестеров, когда они сели на прежние места, все еще взволнованные и слегка раскрасневшиеся. — Ранен он был в живот… умирал тяжело. — Нестеров замолчал. Рассказывать ли дальше? Нужны ли ей сейчас подробности смерти мужа? Они и теперь вызывают в сознании Нестерова боль. А каково будет ей, Лиде? Не увеличатся ли ее мучения?

— Говори, пожалуйста, Миша, говори. Я перенесу. Ведь все-таки я врач и знаю, как умирают люди, хоть и в других условиях. — Голос ее прозвучал спокойно и требовательно. Нестеров взглянул ей в лицо. Бледные пятна растекались от подбородка к щекам, вытесняя розоватый оттенок к ушам, чуть прикрытым завитушками волос. Глаза ее, только что сиявшие приветливо и ласково, остановились на какой-то одной невидимой точке, и синева их стала жесткой и неподвижной. Нестеров понял: она готова выслушать любые подробности смерти мужа, ее ничто не выведет из этого состояния сосредоточенной замкнутости.