Коммунальное счастье мое - Надя Лоули

Возвращается на кухню. По коридору слышны шаги. Вбегает Оленька.

Оленька (запыхавшись). А кого спрашивали?

Екатерина Михайловна (сердито). Девочка, объясни своим ухажерам, или как ты их там называешь, бой-френдам, что ты живешь в коммунальной квартире!

Николай Степанович. Тьфу на них всех! Язык сломаешь: «брефесты», «френды», по-русски говорить разучились! Жили спокойно в Советском Союзе, так нет – развалили, продали и душу, и язык! (Хватается за сердце и медленно уходит. Ворчит). Спокойно умереть не дадут…

Екатерина Михайловна (в сторону соседа). Спокойной ночи, Николай Степанович, не переживайте так! (Потом в сторону Оленьки). Когда будете жить с мамой в отдельной квартире, вот там свои порядки и устанавливайте. (Не прощаясь, уходит и тоже ворчит).

Оленька. Вот завели «ду-ду», еще только 11.15! Надоела коммуналка проклятая! Уж скорее бы расселили! (Подходит к телефону и снимает трубку). Вадик, ты звонил? (Смеется). Я тоже тебя люблю! (Разговаривает).

Освещенный коридор с телефоном затемняется. Играет тихая нежная мелодия. Кухня тоже темная, только большое окно высвечивается и выхватывает силуэт одинокой женщины.

Лера (печально). Ну вот, все правильно. И это у меня забирают. Вернее, покупают, а потому – имеют право. А я права – не имею! У меня на это право – нет денег. Все очень просто. Попробуй объясни хозяевам новой жизни, что я родилась в этой квартире, делала первые шаги по этим бесконечным коридорам, пошла в школу, писала первые стихи, влюбилась, вышла замуж… (Подходит к столу, гладит его рукой и садится на стул). Вот на этой самой кухне двадцать лет назад гуляли всей коммуной на моей свадьбе. (Встает со стула. Возвращается к окну). Оленька здесь родилась, выросла, вон какая красавица и умница! (Показывает рукой в сторону Оленьки, которая все еще разговаривает по телефону. Сквозь слезы продолжает). Похоронила родителей тоже отсюда… (Ходит по кухне). Да, да, все правильно. Кому это интересно знать? Никому! А может, все и к лучшему: на новом месте – новая жизнь? Не будут стены напоминать о бывшем счастье… (Читает стихи) «И только молодость бессонна: час песен, поцелуев, драк… Как привиденье граммофона, белеет клумбовый табак…»

Музыка заглушает ее голос. Кухня затемняется, и свет выхватывает кусок Владимирской площади, освещенной фонарями. Силуэты влюбленных, стоящих у памятника, случайные прохожие пробегают мимо. Ночь надвигается на город, площадь пустеет.

Явление четвертое

На следующий день. Кухня. У открытого окна курит Лера. Входит Нюра с кастрюлей.

Нюра. Говорят, что скоро Владимирский рынок закроют на ремонт. Что хотят – то и делают! А после ремонта – раз, и откроют уже супермаркет! И цены сделают как во Владимирском пассаже! Слыханное ли дело, картошка опять подорожала в два раза!

Лера (задумчиво). Бог с ней, с картошкой! Вы, Нюрочка, согласились бы жить в деревне? Нет, не на даче – летом, а в самой настоящей, с печкой и огородом?

Нюра (всплескивает руками). Валерия Георгиевна, да что вы такое говорите! Вы когда-нибудь в деревне-то были? Печку топили? За водой с ведрами ходили? (Возмущенно гремит посудой).

Лера (виновато). Нет, конечно, в деревне не жила, но я люблю деревню. Вот, помню, после института на практике была в сельской библиотеке. Красота! Парное молоко по вечерам! А баянист там был красавец, играл так, что с ума можно было сойти! (Напевает). Ой, цветет калина… (Потом мечтательно). Однажды…

Нюра (возмущенно перебивает ее). Только не надо мне сказки рассказывать про деревню! Я там родилась и знаю больше вашего! Девчонкой с десяти лет коров доила, свиней кормила! А поэтому парное молоко не-на-ви-жу! И в деревню ни за какие коврижки не по-е-ду. Хоть расстреляйте меня! (Потом внимательно смотрит на Леру, упирает руки в боки и переходит на крик). Так-так, понимаю, к чему вы клоните! Не дождетесь! Не подпишу никакие бумаги!

Лера (удивленно). Какие бумаги? Я говорю вообще.

Нюра. Знаем, куда клоните. Подпишем бумаги, а нас – раз, и выселят в деревню! Нашли дураков!

Конец ознакомительного фрагмента.