Дочь Сталина. Последнее интервью (сборник) - Светлана Аллилуева

Что ж, эти ребятишки могли с полным основанием декламировать пионерский лозунг тех дней: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Правда, детство это очень быстро кончилось. Семейный клан был разгромлен его главой. Одних уничтожили, другие отправились в ссылку и лагеря. И точкой отсчета всех несчастий стало самоубийство матери Светланы.

Надежда Сергеевна

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Отец познакомился с семьей большевика Аллилуева в 1890 году, когда мамы еще не было на свете. У него была жизнь подпольщика. Ни дома, ни семьи. Четыре раза был в ссылке в Сибири, три раза убегал. Бабушка, дедушка его опекали, как родители. Они были старше. Они посылали ему в Сибирь табак, сахар. Он им писал очень нежные письма. Когда он в очередной раз вернулся из ссылки, маме еще не было 16. Она в него влюбилась.

Аллилуевы, я думаю, его жалели. Это позже стали говорить, что он великий человек. А тогда он не был никаким «великим». В нем была бездомность, неухоженность. Я очень часто думаю, почему мама в него влюбилась? Она его жалела, а когда женщина жалеет – это уже все.

Когда я была ребенком, я обожала маму, просто обожала. Мама – это было все: дом, семья. Теперь-то я понимаю, что детьми она занималась немного. Ее больше заботило наше воспитание и образование, потому что и сама всю жизнь стремилась к этому. Мое детство с мамой продолжалось всего шесть с половиной лет, но за это время я уже писала и читала по-русски и по-немецки, рисовала, лепила, писала нотные диктанты. Мама добывала где-то для меня и моего брата хороших воспитателей… Это была целая образовательная машина, которая крутилась, запущенная маминой рукой, – самой же мамы никогда не было дома возле нас. В то время, как я сейчас понимаю, женщине, да еще партийной, неприлично было проводить время около детей. Это считалось мещанством. Тетушки говорили мне, что она была «строгой», «серьезной» не по годам, – она и выглядела старше своих 30 лет только потому, что была необычайно сдержанна, деловита и не позволяла себе распускаться».

Когда мы работали в «Фонде Сталина», нам, естественно, никто не разрешал делать копии документов, но мы пошли на хитрость: снимали все на камеру, а потом делали фотокопии с экрана кинескопа. Таким образом, удалось многое привезти в Лондон и показать Светлане Иосифовне. Была там и семейная переписка между отцом и матерью, Светланой и отцом. Первое, что мы услышали от нее, когда открыли папки с документами, были слова возмущения тем, что эти глубоко личные письма хранятся в какихто государственных архивах, что ими распоряжаются совершенно чужие люди.

А, меж тем, письма эти много могли бы рассказать об отношениях в семье, Сталина с женой, чего 6-летняя тогда Светлана помнить просто не может. Вот, например, несколько фрагментов из писем, которыми обменивались супруги, когда Сталин уезжал в «бархатный» сезон лечиться на юг.

«Без тебя очень и очень скучно, как поправишься, приезжай и обязательно напиши мне, как себя чувствуешь. Мои дела пока идут успешно, занимаюсь очень аккуратно. Пока не устаю, но ложусь спать в 11 часов. Зимой, наверное, будет труднее…» (Из письма Надежды 27 сентября 1929 года.)

«Как твое здоровье? Приехавшие товарищи рассказывают, что ты очень плохо выглядишь и чувствуешь себя. По этому случаю на меня напали Молотовы с упреками, как это я могла оставить тебя одного…» (Из письма Надежды 19 сентября 1930 года.)

«Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и допустили в отношении тебя несправедливость.

Что касается нежелательности твоего пребывания в Сочи, то твои попреки так же несправедливы, как несправедливы попреки Молотовых в отношении тебя… «(Из письма Сталина 24 октября 1930 года.)

«Направляю тебе «семейную корреспонденцию». Светланино письмо с переводом, так как ты вряд ли разберешь все те важные обстоятельства, о которых она пишет…

Здравствуй папочка, приезжай скорее домой фчера ритка токой пракас зделала уж очень он азарная целую тебя твоя сятанка». (Из письма Надежды 21 сентября 1931 года.)

«Здравствуй, Иосиф! В Москве льет без конца дождь. Сыро и неуютно. Ребята, конечно, уже болели гриппом и ангиной, а я спасаюсь, очевидно, тем, что кутаюсь во все теплое. За город так и не выбралась. В Сочи, наверное, прекрасно, это очень и очень хорошо.

У нас все идет по-старому однообразно – днем заняты, вечером дома и т. д…» (Из письма Надежды 26 сентября 1931 года.)

Конечно, человека непосвященного эти письма не удивят, но для дочери, которая никогда прежде не видела переписки родителей, они значили многое. Видимо, под влиянием этих впечатлений она вспомнила фразу из разговора родителей, случайным свидетелем которого стала. Так бывает в жизни, когда вдруг в памяти всплывает какой-то эпизод из далекого и уже давно забытого детства.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Ты все-таки немножко любишь меня!» – сказала мама отцу.

Меня так удивило это «немножко». Ребенку казалось, что все вокруг должны любить друг друга очень-очень. При чем здесь «немножко»? Теперь-то я понимаю, что эта фраза была продолжением какого-то большого и нелегкого разговора, каких наверняка было много в их жизни. Я думаю, что отца было терпеть очень трудно. Сдерживая себя в деловых отношениях, дома он не церемонился. Мне довелось в полной мере испытать потом это на себе. Я уверена, что мама продолжала его любить, несмотря ни на что.

Она любила его со всей силой цельной натуры однолюба. Ее сердце, я думаю, было покорено раз и навсегда. Жаловаться и плакать – она этого не терпела…

Еще я очень хорошо помню два последних дня ее жизни. 7 ноября мама взяла меня на парад на Красной площади. Это был мой первый парад. Я стояла рядом с мамой с красным флажком в руке, а Хрущев, который был рядом, все время поднимал меня на руки, чтобы лучше было видно всю площадь. Мне было 6 лет и впечатления были очень яркими. На следующий день воспитательница сказала нам, чтобы мы описали все, что видели. Я написала: «Дядя Ворошилов ездил на лошади». Мой 11-летний брат высмеял меня и сказал, что надо было написать: «Товарищ Ворошилов скакал на коне». Он довел меня до слез. В комнату вошла мама и рассмеялась. Он увела меня с собой в свою комнату. Там усадила на тахту. Все, кто жил на Кавказе, не могут отказаться от этого традиционного широкого дивана с валиками. Мама долго внушала, какой я должна быть и как себя вести «Не пей вина! – говорила она. – Никогда не пей вина!» Это были отголоски ее вечных споров с отцом, который по кавказской привычке всегда давал детям хорошее виноградное вино. Она думала, что в будущем это не приведет к добру. Между прочим, пример моего брата Василия доказал это. Я долго сидела у нее в тот день на тахте и оттого, что встречи с мамой были редки, хорошо запомнила эту. Если бы знать, что она последняя!

Все, что произошло вечером 8 ноября, я знаю только по рассказам. Был правительственный банкет в честь 15-й годовщины Октября. «Всего-навсего» отец сказал ей: «Эй, ты! Пей!» А она «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не «эй»!» – встала и при всех вышла из-за стола. Потом Полина Семеновна Молотова, с которой они вместе ушли с банкета, рассказывала мне: «Казалось, что она успокоилась. Она говорила о планах, о занятиях в академии, о будущей работе». Полина Семеновна приглашала ее к себе, чтобы не оставлять на ночь одну, но мама отказалась и ушла… Тетки потом говорили мне, что причиной ее самоубийства стала какая-то болезнь, причинявшая постоянные головные боли, глубокая депрессия…»

Конечно, то, что рассказала Светлана Иосифовна, это наиболее «мягкий» вариант происшедшего на том злосчастном банкете. Скорее всего, это версия ее отца, принятая в семье. На самом же деле воспоминаний об этом событии и его толкований масса. Одни говорят, что он кидал в нее хлебным мякишем и корками апельсина, другие припомнили, что прилюдно созванивался с какой-то женщиной и, вызвав машину, уехал к ней, третьи считают, что это было обострение психического расстройства. Есть еще и совсем уж невероятная версия, что она должна была застрелить Сталина, но не смогла и покончила с собой. Так или иначе, Надежда ушла домой и там застрелилась из пистолета, подаренного ей братом Павлом.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Никто не мог понять, как же она могла это сделать. Мама была человек очень сильный, организованный. Она выросла в семье революционеров-подпольщиков, была рядом с отцом на Гражданской войне, работала в секретариате Ленина. Ей был всего 31 год. Ужасно. Отец считал это предательством. Нож в спину. Тут же начали шептать, что это он ее убил. Так и до сих пор идет. Но мы в семье знаем, что это не так. Ему было очень трудно. Он вдруг начинал говорить: «Ты подумай, у нее был маленький такой пистолетик. Павел нашел, что подарить». Смерть мамы его подкосила. Родственникам говорил: «смерть Нади искалечила меня навсегда». Это действительно было так. Он лишился доверия ко всем».