Четыре крыла - Татьяна Юрьевна Степанова

спа-отеля, ресторана, бассейна, уединенной в лесу виллы. Макар оплатил им балийское спа для начала, затем они обедали вчетвером в ресторане на веранде, знакомились, сидели допоздна в баре. Макар глушил там все подряд. Клавдий тоже выпил – впервые за все время, прошедшее после его ранения. Без водки и текилы ничего бы не вышло у него с пухленькой смазливой девицей, увиденной впервые в жизни. Брюнетка больше понравилась Макару, но она сама выбрала Клавдия и пыталась завести его в баре с пол-оборота. Макару пришлось переключиться на ее подружку с волосами цвета спелого ананаса. Она хвалилась ему: «Я читала Пелевина» и намекала – «тащусь от Гуччи». На вилле ночью они разошлись по спальням. Клавдий устроился внизу со своей новой пассией – брюнеткой. А Макар с блондинкой поднялись наверх.

В семь утра Клавдий вызвал такси, перевел девице на карту денег и вежливо попросил «валить на хрен». Усадив ее в тачку, он отправился в бассейн отеля – смывать с себя запах ее тела и приторных духов от Гуччи. Чувствовал он себя при этом последним мерзавцем.

По возвращении он застал Макара сидящим в банном халате на верхней ступени лестницы. Рядом – бутылка текилы. Макар сражался с жестоким похмельем.

– Removed her from[4]… – Макар слабо помахал рукой. – Из нашей, Клава, реальности… Кнопочка delete… Нажал и… нет Ксюшки-хитрюшки.

– Я свою тоже «делит». Вызвал ей спозаранку тачку до Москвы, – Клавдий потянулся всеми мускулами. – Я, хам, в отличие от тебя, даже ее имя не спросил.

– Рита… Она тебе в баре называла свое имя, когда клеилась. Рита-Читта-Дритта, – Макар встал и станцевал на ступеньке степ, не боясь покатиться кубарем вниз. – А ты все мимо ушей. Каменная твоя рожа, Клава…

– Подонки мы, – констатировал Клавдий.

– Как твоя рука?

– Лучше.

– Секс все лечит, – философски заметил Макар.

– Твари мы последние, – Клавдий вздохнул. – Девчонки ни при чем. Дело в нас.

– Ну, хотели мы… жаждали… добивались чистой горячей верной любви, – Макар шутовски поклонился, разводя руками. – И ты, и я… Мы оба. Болваны…. Да, если бы не ты, братан… Я бы давно уже достиг. Руки мы друг другу намертво связали!

– Ну да, конечно, – отрезал Клавдий. – Словно в той пьесе: не цепи – кандалы. Да?[5]

Макар выпрямился, глядя Клавдию в глаза.

И в этот момент они услышали шум: что-то тяжелое упало в кухне. А затем раздался женский крик – пронзительный, полный боли и страдания.

Уборщица Роза.

Они даже не заметили с похмелья, как она зашла в их роскошную виллу…

Глава 3

Пропавший без вести

– Вашего сына зовут Руслан, – Макар включил кофеварку. – Роза Равильевна, расскажите нам, что случилось?

Уборщица Роза глянула на него, быстро дожевывая булочку. На ее глаза вновь навернулись слезы. А Клавдий вспомнил: услышав шум в кухне виллы Парк-отеля, они поспешили туда и обнаружили ее распростертой на полу рядом с опрокинутым ведром и шваброй. С похмелья они соображали еще туго – засуетились неловко: он, Клавдий, ринулся щупать у уборщицы пульс. А Макар в одиночку поднял уборщицу на руки и отнес ее в гостиную, уложил на диван. Она очнулась через минуту, наверное, – кто считал мгновения в запарке? В темных глазах ее метался дикий ужас, затем взгляд затуманился, смягчился, приобрел осмысленность.

– Где болит? В груди? Под лопаткой? Сердце? Я вызываю вам «Скорую». – Клавдий нагнулся к ней с высоты своего роста, доставая мобильный.

Но уборщица вцепилась в его раненую руку на перевязи:

– Нет, не нужно сюда в отель врачей! Они ж через КПП проедут, администрация увидит. Скажут потом – больная… нам такие не надобны, увольняем. Я сюда на автобусе из поселка нашего еду, встаю в шесть, и всего-то один транспорт. А на прежнюю работу на автобусе, электричке и другом автобусе таскалась, затем пехом три километра до ворот. Вставала в три утра… Пожалуйста, не вызывайте никого, никому не говорите! Мы не должны постояльцев беспокоить… У меня не сердце прихватило, просто слабость, в глазах потемнело. С горя я места себе не нахожу… Из-за сына моего пропавшего… Не говорите на ресепшене – мол, уборщице плохо стало, они меня выставят! А мне работа нужна. Если не работать – дома есть будет нечего…

Она бормотала лихорадочно, бессвязно, сжимая раненую руку Клавдия, почти причиняя ему боль. Но он не прерывал ее. И сейчас, за столом, скармливая ей двойной завтрак, они тоже готовились выслушать ее.

– Сколько лет вашему сыну Руслану? – спросил Клавдий уборщицу Розу. А Макар налил ей еще одну чашку кофе и подвинул блюдо со сладкой выпечкой.

Но Роза потянулась к кувшину апельсинового сока.

– Кисленького хочу, страсть люблю цитрусы, дорогие они в магазине, – она облизнула губы, осушив стакан сока залпом. Потрогала синяк на подбородке, морщась. – Двадцать годков Руслану исполнилось сегодня. Гляньте, красавец он у меня был – умница.

Она заколыхалась, извлекла из кармана синей робы старенький мобильный, нашла фотографии сына. Клавдий и Макар увидели на экране темноволосого юношу – полноватого, одновременно в чем-то и схожего обликом с Розой, и отличного от нее внешне. Пухлые, с еще детским румянцем щеки, круглое лицо, слегка оттопыренные уши, тяжелый взгляд темных глаз. На других фото его запечатлели в полный рост – невысокий, кряжистый пацан, широкоплечий, почти квадратный, этакий здоровячок-боровичок. Подобных в школе сверстники обзывают «толстунами» из-за лишнего веса. С виду самый обычный парень. Одет неброско и дешево – в спортивные штаны, куртку и замызганные кроссовки.

– Когда он пропал? – задал новый вопрос Клавдий.

– В конце мая, – уборщица Роза глянула на него и… потянулась к блюду с выпечкой. Взяла пекан с кленовым сиропом, секунду созерцала его с немым восхищением, затем лицо ее искривила горестная гримаса, по щекам заструились слезы, однако, всхлипывая, она сунула пекан в рот и откусила, начала жевать, морщась от боли в разбитом подбородке и продолжая плакать. – Я не знаю точно когда.

– То есть? – удивился Макар. – Руслан жил не с вами?

– Жили всегда вместе, единой семьей. В школе когда учился, я его тянула из последних силенок. Все ему отдавала – здоровье, деньги до копейки, рыбой-щукой билась об лед, работала с утра до ночи, обувала его, одевала, кормила-поила, – уборщица Роза плакала, тараторила скороговоркой и жевала пекан с кленовым сиропом, давясь слезами, – все одновременно. – В апреле съехал от меня, освободи…

Она осеклась. Глянула на них. Проглотила кусок.

– Не смущайтесь, – произнес Макар. – Продолжайте, пожалуйста. Сын освободил вас от своего присутствия и от трат?

– Да. То есть нет. Он мне заявил: мама, я нашел работу в Москве. Из поселка ездить далеко и долго, я в городе устроюсь. За меня не переживай.

– Кем он работал? – уточнил Мамонтов.

– Он мне не сказал. Похвалился лишь – мол, денежная должность. Он сразу после школы начал вкалывать, сначала на нашу макаронную фабрику в поселке устроился на склад, зарплата фиговая, но он там бесплатно отучился на шофера и получил права. Хотел устроиться в такси, но его не взяли.

– А почему? Молодой парень, – заметил Клавдий.

– Из-за здоровья, он медкомиссию в такси не прошел.

– В армию он не призывался? – снова задал вопрос Клавдий.

– Нет, – Роза потянулась за «бантиком» с вареньем.

– Он на фото без очков. Не по зрению пролетел. В такси не приняли на работу случаем не из-за такого? – Клавдий покрутил пальцем у виска.

– Клава! – понизил голос Макар.

– Ни-ни, не то… не шизанутый он у меня, – уборщица Роза затрясла головой. – Если б тронутый, то я бы и пропажу его без вести поняла – мало ли шиза штуки откалывает, убегают из дома, прячутся от родителей, бродяжничают. А он нормальный мальчик, правда, родился не очень здоровым.

– А с виду на фотографии он почти богатырь, – похвалил Макар.

Уборщица Роза криво улыбнулась. Снова потрогала синяк на подбородке. Откусила половину «бантика», запила кофе.

– Когда вы сами его хватились? – Клавдий начал выяснять главное.

– Числа двадцать второго мая. Он мне все не звонил, не звонил… Неделю, если не больше. Я сама ему набрала, а он недоступен. Подумала – где-то носит мальца… Занят. Работает же. Позвонила на другой день поздно вечером, когда домой вернулась. Снова недоступен. Потом ночью – то же самое. Утром на работе набрала ему – недоступен. Я все звонила, волноваться начала…