Русские богатыри - Владимир Валерьевич Филиппов

жеребце и был похож на ожившую гору. Круп коня был старательно укрыт кожаной попоной, на груди позвякивали разноцветные металлические пластинки.

Не было на ту пору второго такого богатыря на Руси. Дивный был человек! И умен он, и храбр, и боголюбив. Храм посещал исправно и носил на бычьей шее серебряный крест весом чуть не килограмм. Наружно богатырь был спокоен и прост: румян, большеглаз, крупнонос, с алыми губами и красиво кудрявящейся бородой. Его плечи были настолько широки, что в поле зрения оба сразу не помещались, и приходилось поворачивать голову, чтобы обозреть его целиком, или делать шаг назад. Сердце у него было горячее, печень крепкая, а легкие — что кузнечные мехи. В руках же таилась несокрушимая мощь. Бывало, одной рукой останавливал он шалого коня, взявши его под уздцы, а секирой играючи валил дерева! Бывало… Да, разное бывало. Одним словом, прямой был витязь без страха и упрека.

Где шла война, там появлялся и Попович, одно слово — богатырь.

Поповичу было всё равно, насколько справедливы претензии его князя на власть. Каждый за свое бьется, и кто тут прав? Не ему судить! Да и в самом деле, что он понимает во всех этих многотрудных княжеских делах и разборках, тем более меж братьями.

— У нас кто силен, тот и прав! Лишь бы душа была чиста, лишь бы сердце не продажно! — так просты были его устои. А его душа была чиста. Своему князю богатырь служил верой и правдой и готов был за него и в огонь и в воду.

Сейчас он смотрел, не моргая, на ту сторону реки, где находился противник. Темные брови были строго сведены на переносице. Ничего примечательного там вроде и не было. Стояли деревни, неотличимые от прочих. Блеяли овечки на заречном просторе лугов, пели птицы. Сосны хмурились на солнце, раскачиваясь под лёгким ветерком. Белые солнечные облачка плыли в ясном небе. Отроки купали в Ишне коней. Лошади довольно фыркали. Всё это вызывало в мыслях богатыря картины мирного крестьянского труда, и со стороны даже казалось, что работа эта была веселая, радостная и вовсе не трудная.

Александр набрал в грудь терпкого осеннего воздуха, с ароматом вянущих трав и сжатого хлеба. Вдохнёшь вот так, и даже в груди щемит. Вот она — Родина!

Неподалёку от богатыря стояла его дружина.

До главного дела пока не доходило, вывести рати на сражение обе стороны не торопились, всё ограничивалось лихими конными сшибками, в которых верхоконные бородачи, о коих поют в песнях гусляры, хвастались удалью.

А какой же нормальный русский богатырь откажется показать свою силу и удаль? Попович не был исключением из общего правила. У него уже давно руки чесались пустить в дело оружие.

— Нет, тебе как предводителю надлежит беречь жизнь и потому надо бы поменьше выставляться, — намекнул один из его гридней, молодой, подбористый, в легкой кольчуге с короткими рукавами и шишкастом шлеме. Во взоре была настоящая озабоченность, но не было смущения и боязни. — Чего очертя голову рваться?

Они начали препираться, один почтительно, другой насмешливо и свысока.

— Голову всюду потерять можно! А богатырь, если он настоящий богатырь, никогда не прячется за спины своего войска, — ответствовал наставительно Попович. — По два раза не мрут, а одного не миновать. Кто знает о дне и часе своем? Потому и надлежит ежедневно быть готовым к отшествию в мир иной и не возноситься гордынею, а любить Господа своего!.. И ещё, — закончил он, выждав паузу, — правые побеждают уже до боя!

Как пелось в одной замечательной песне: он смеялся над славою бренной, но хотел быть только первым, такого попробуй угробь!

На другой стороне реки, укрывшись под соснами, стояла и скучала небольшая группа из двенадцати — пятнадцати всадников. Конные кучно грудились. Они не прятались, скорее наоборот, даже как бы не замечали супротивника и не проявляли никакой агрессии. Им был дан князем строжайший наказ на ту сторону реки не соваться, но если её перейдёт враг, встретить достойно и уничтожить беспощадно! Вот они и мучились в ожидании дела.

Мостик через реку выглядел так радушно, будто приглашал на другую сторону.

— Начнем, — тепло и просто сказал Попович. — Теперь не время слов, время дел! Пора услышать, как звенят мечи булатные, Сперва я один. Будет нужда, поможете, нет, ждите здесь!

Он поднял загоревшийся взор и тронул коня. Тот фыркнул, тряхнув головой, и рысью двинулся вперёд. Его копыта гулко ударили по брёвнам моста, зашатавшегося от натуги. Хорошая примета, если боевой конь сам рвется в сечу.

Теперь внутренний стопор отпущен, и ничто сейчас не удерживало его от того, чтобы влететь на полном скаку во вражеский строй, рубя направо и налево, делая живых мёртвыми.

Суздальские ратники, углядев на своей стороне противника, набросились на него всем кагалом, видя лёгкую добычу. Возбуждение взяло верх над тактикой, и в мгновенно создавшейся сутолоке они только мешали друг другу. Все вокруг кричали и размахивали мечами. Умение будто улетучилось. Всадники сплелись в один топочущий, размахивающий руками и копытами клубок. Звон мечей, крики сливались с ржанием лошадей. Попович умело маневрировал своим жеребцом в этой боевой свалке. Иначе так зажмут, что и не развернёшься. Так, отбиваясь и обороняясь, он работал по стахановскому принципу: один за всех. И все они не стоили его перста мизинного! Попович размахивал мечом, рубил умело, клинок раз за разом погружался в чужую плоть. Бац! Бац! Бац! Его удары всякий раз были точны и выбивали кого-то из седла. Головы противников непроизвольно вжимались в плечи.

Он был подобен богу войны: грозному и безжалостному. Цепким взглядом он держал всех нападавших, выбирая для удара наиболее уязвимые места. В том случае, если его расчёт оказывался не совсем верным, меч, коротко свистнув, не убивал, а лишь наносил разной тяжести увечья. Тогда потенциальная энергия оружия, при соприкосновении с телом преобразовавшись в кинетическую, вылетала отборной заковыристой руганью из ртов пострадавших.

Раненые с трудом поднимались из обагрённой их кровью травы и, кроя всё на свете, ковыляли в сторону, уже угрюмые и потерявшие боевой задор.

Но на место одних подтягивались другие, кому хотелось испытать свою силу.

Весь день Попович бился, словно безумный. Вечер остудил пыл и развёл противников по лагерям. На закате Попович, усталый вусмерть, вновь очутился в своём лагере.

— А лихо ты их проучил! Более не сунутся, — восхищённо цокали языками ратники.

Возвращаясь в свой шатёр, Попович наткнулся на летописца, что состоял при Константине. Князь был большой книгочей, ему без человека, что увековечит его деяния объективно