Никуда не уйти от любви - Колесникова Наташа

— Ну, подружка… дела у тебя и впрямь хреновые. Надо что-то менять. Ладно, я займусь этим.

Дверь открыла невысокая полная женщина с коротко стриженными седыми волосами и в длинном махровом халате.

— Танюша… А это кто? Господи?… Неужели наша Ксюшенька объявилась?!

— Теть Зин, как я рада вас видеть! — воскликнула Оксана, бросаясь на шею пожилой женщине.

После объятий и поцелуев Зинаида Ивановна отстранилась, оценила внешний вид Оксаны, одобрительно кивнула.

— Отлично выглядишь, девочка. Молодцом! Помню, как ты первый раз пришла к нам… совсем другой компот!

— Я тоже помню, теть Зин. Так я вас и назвала, а вы усмехнулись и сказали: надо же, у меня, оказывается, племянница появилась. Так вы для меня и были — как родная тетя, даже больше.

— Ну и ты нам была не чужая.

— Понимаете, теть Зин, вот эта ваша квартира и была для меня Москвой, всем прекрасным, что тут было. Все так солидно, так уютно, просто класс!

— Мам, тут Оксана всего накупила… — сказала Таня, протягивая матери пластиковый пакет.

Оксана протянула второй.

— Теть Зин, тут всего навалом. И кофе, и фрукты, и курица, коньяк, осетрина, бифштексы, торт… Накрывайте стол, будем праздновать нашу встречу. Для меня это самый настоящий праздник.

— Да ты никак богатого мужа нашла, Ксюша? Зачем столько всего накупила, могла бы прийти просто так…

— Сколько раз приходила просто так и всегда была счастлива здесь. Честное слово. А теперь… Ну если могу купить, так почему нет, а, теть Зин?

— Тоже верно, — согласилась Зинаида Ивановна. — Ну проходите, чего стоять в дверях? А я уж разберусь с вашими пакетами.

— Хочу посидеть в кресле! — крикнула Оксана. — Оно мне жутко нравилось!

Сбросив туфли, она побежала в просторную комнату, которая служила и гостиной, и спальней Зинаиды Ивановны, плюхнулась в большое велюровое кресло, которое с жалобным визгом наклонилось, будто хотело сбросить гостью.

— Ксана! — запоздало крикнула Таня. — Кресло неисправно, там колесики выпадают. Обуй тапки.

Оксана осторожно встала с покосившегося кресла, сунула ноги в стоптанные тапочки и вместе с Таней пошла на кухню. Там Зинаида Ивановна раскладывала на столе продукты, снисходительно улыбаясь.

— Как будто меньше стала квартира, — сказала Оксана.

— А мы глупее? — с иронией спросила Зинаида Ивановна.

— Вот это — нет. Вы для меня всегда будете идеалом матери, хозяйки. Настоящей москвички. Поначалу я тоже думала, что богатые — очень умные, интересные люди. Они не дураки, это верно, но… И не умные.

— Теперь у тебя квартира больше нашей? — спросила Таня.

— Не очень, триста метров.

— Квадратных? — изумилась Таня.

— А какие они еще бывают?

— Давайте за стол, девчонки, — скомандовала Зинаида Ивановна. — Курицу я поставлю позже, тут пока есть чем закусить, так что — садитесь.

Между тем Иннокентий Петрович Бахов был вовсе не загадочным, а довольно-таки известным в Москве человеком — хозяином небольшого, но крепкого банка «Виктория». Название было дано в честь прежней супруги Бахова, новая требовала переименовать банк, но Иннокентий Петрович выстоял, переименовал один из своих магазинов в Отрадном, теперь тот назывался «Оксана».

Банк — это ведь головное предприятие, финансово-мозговой центр, а под ним много нужных для москвичей и выгодных Бахову предприятий — торговых фирм, магазинов, аптек, ресторанов. И если где-нибудь прибыль уменьшится или вообще случится крах, то в другом месте она непременно возрастет. А если совсем плохо будет везде, останется собственность, основные фонды, которые стоят миллионы долларов. Знающие люди понимали это, понимающие знали, и все уважали Бахова как толкового, практичного хозяина.

В свои пятьдесят три он выглядел моложе года на два — невысокий, упитанный, с «директорским» брюшком и интеллигентскими залысинами на лбу, с серыми глазами, коротким мясистым носом и тяжелым подбородком. Словом, настоящий бизнесмен — жесткий, уверенный в себе, решительный. А с молодыми девушками «добрый дядечка», если они к нему были добры.

Он сидел в служебном кабинете, откинувшись на спинку кожаного кресла, и барабанил короткими розовыми пальцами по темной столешнице. Его пронзительные глаза в упор смотрели сквозь дымчатые стекла очков на генерального менеджера банка Илью Пронина, сидевшего в кресле у хозяйского стола. Этот взгляд не предвещал собеседнику ничего хорошего, однако Пронин, высокий нескладный блондин тридцати пяти лет, но уже почти лысый, спокойно выдерживал взгляд босса.

— Ты что мелешь, Илья? — хмуро спросил Иннокентий Петрович. — Продать акции Верхнезеленки Топоренко? И этому шустрому парнишке, его гению? Ты хоть соображаешь, что несешь?

— Вполне, Иннокентий Петрович, — спокойно ответил Пронин. — Топоренко и его финансово-промышленная группа «Константа» сейчас многое могут. Обрушат акции Верхнезеленки, скупят контрольный пакет по дешевке, и мы останемся с носом.

— Не скупят, — уверенно сказал Бахов. — Я свои двадцать восемь процентов не отдам, и Барышник свои двадцать три — тоже. Топоренко блефует. Он только почву прощупывает, это я понял из нашего разговора. Подумай, как его отвадить, кого подключить к этому вопросу.

— Зачем? Вы в курсе, что готовится постановление об изменении банковской структуры. У кого уставной фонд меньше миллиона евро — лишат лицензии. У нас — меньше. К кому пристроиться? У Барышника тоже меньше, сливаться с ним в полном экстазе опасно. А Топоренко не только предлагает продать акции по выгодной цене, но и союз с «Константой», увеличение уставного фонда и, следовательно, продление лицензии банка.

— Как структуры «Константы»?! Мне это не нужно! Еще посмотрим, будет ли принят этот закон.

— Будет, Иннокентий Петрович, — со вздохом сказал Пронин. — К тому же, Топоренко может обидеться и предложить руку и сердце Барышнику.

Бахов понимал это, но терпеть не мог, когда кто-то со стороны диктует ему условия, даже и выгодные.

Верхнезеленский горно-обогатительный комбинат приносил немалую выгоду «Виктории». В первой половине девяностых, в период «дикой приватизации», Бахов понял, что выгодно делать «портфельные инвестиции», то есть вкладывать деньги и ваучеры обманутых россиян в предприятия. Покупалось все, что можно было купить, а затем акции ненужных предприятий продавались, все же с выгодой, а нужных — прикупались. Скажем, в период кризиса 98-го года в Верхнезеленске сидел человек Бахова и предлагал работникам комбината в среднем десять долларов за двадцатидолларовую акцию (а на самом деле она стоила все пятьдесят). И люди продавали — а что делать, если зарплату задерживают? У кого-то ребенок болеет, у кого-то рождается, свадьбы, похороны, семейные праздники, учеба детей — все требовало денег. Вот и несли свои акции человечку, который имел свой доллар с каждой. Поначалу соперничали с Барышником, а потом договорились. И в результате получили контрольный пакет. Назначили своих людей в руководство комбината и стали считать прибыль. И даже вкладывать деньги в реконструкцию производства, то есть с каждого миллиона личной прибыли в год отстегивали половину на замену оборудования, на садики и санатории. Почему бы и нет? Совсем ничего или мало давать — бунтовать станут. А так — вам половина и мне половина, и все довольны.

Очень не хотелось Бахову расставаться с Верхнезеленкой, как они между собой именовали комбинат. И хотя деньги предлагались немалые, не хотелось. Что такое деньги? В наших банках — ничего, в зарубежных — кое-что, но счета всегда могут быть вычислены компетентными службами и арестованы по запросу Генпрокуратуры. А если они вне ее досягаемости, так достанут тебя самого… принесешь на блюдечке с голубой каемочкой….. Но и в словах Пронина была своя правда. Откажешься — и банка не будет, и Верхнезеленку отнимут, козлы!

— Подумай, Илья. Я сказал этому прощелыге Топоренко, мне нужен месяц для принятия решения. Он сказал, что подождет. Так вот, у тебя есть месяц, чтобы найти противодействие, понял?