Оперативный рейд - Валерий Гусев

Видать, уже нашли: зашуршала на входе плащ-палатка.

— Можно? — немного стесняясь, жмурясь на лампу, вошел штатский на вид старший лейтенант.

Пригляделся, безошибочно нашел глазами Сосновского, представился. Щелкнул кнопками новенькой планшетки, достал документы.

— Садись, старлей. Минутку. — Сосновский закончил бритье, захватил кружку с чистой водой, вышел, ополоснул лицо.

Дубиняк, вышедший следом, протянул ему полотенце, флакон одеколона.

— Добрый деколон, командир. Питьевой. — И назидательно добавил: — Советский офицер должен хорошо пахнуть — коньяком, «Казбеком» и крепким деколоном.

Сосновский вернулся к столику, спросил прибывшего, придвинув к себе его документы:

— С мороза — чаю двести или спиртику сто?

— И того, и другого. Только побольше, — усмехнулся старший лейтенант.

— К нам, значит, прибыли? В опергруппу по борьбе с фашистским бандитизмом? Славно. И кто вы такой? — Сосновский взял командирскую книжку. — Как по имени звать?

— Сима, — просто и застенчиво ответил старший лейтенант.

— Это как? — несколько опешил Сосновский. Служба в угрозыске, конечно, удивляла его порой всякими странными фамилиями и именами. Помнится, был такой фигурант — Передрищенко. Над этой фамилией сыщики посмеивались. Тем более что ее обладатель и на допросах вполне ее оправдывал. Но вот позже оказалось, что есть такая фамилия, на У крайне милой, Гоголь ее упоминал. Но чтобы офицера, пусть и худенького, но все же мужика, звали женским именем… — Это как? — повторил Сосновский в растерянности. — Вроде женское имя.

— Не всегда, — чуть заметно улыбнулся старшой. — Серафим по паспорту.

— Что ж так чудно? Как же тебя угораздило?

— Батя окрестил. В честь преподобного отца Серафима. Батя у меня священник.

Вот еще новости!

— Интересно, Сима! Батя — поп, сынок — большевик. Да еще и разведчик.

— Так батя наградил. И хорошим именем, и профессией. — Пояснил: — Деревушка, где мы жили, крохотная, на два неполных десятка дворов. Приход небольшой, храм нищий. А батя у меня запойный был…

Сосновский с сочувствием покачал головой.

— Не в этом смысле, капитан. Читал батя запойно. У нас в избе, кроме голодных детей, драной кошки и книг, никакого добра не было. Вот я и пристрастился. Тоже запойным стал. К тому же у бати много книг было на иностранных языках. Незаметно для себя стал и в них разбираться.

— И что? Много освоил?

— Не очень. Французский, английский, немецкий. Ну а уж потом, в училище, полностью изучил. А еще после — испанский. — Поднял на Сосновского ясный, но непроницаемый взгляд. — Разговорный.

— И там побывал? — не удержался капитан. — Переводчиком?

— Не совсем. Но это… — Пощелкал пальцами. — Не для беседы.

— Я понял. Давай, Сима, кушай, и будешь с ребятами знакомиться.

Сосновскому этот худенький Сима здорово глянулся. Он вызывал уважение, настоящее мужское уважение тем, что делал свое трудное и опасное дело и ничуть не кичился своим мужеством, не гордился своей судьбой.

Сосновский понимал всю сложность такой работы. Понимал потому, что сам в какой-то степени испытал ее. Несколько лет назад он внедрился в банду Кожуха. К счастью, это длилось недолго. Через неделю началась операция, и он, как говорится, вышел к своим. Но месяцы, а то и годы находиться среди врагов, дружить с ними, давя в сердце ненависть, каждую минуту контролировать свои действия, взгляд, мысли, даже сны… На такое способны очень редкие люди.

Знакомство с ребятами состоялось пока односторонним — они спали. Наверстывали хронический московский недосып.

— Вот этот богатырь, — Сосновский указал на крайнего слева бойца, спавшего в обнимку с автоматом, — Дубиняк. Старший уполномоченный МУРа. Главный в группе захвата. Медведь.

— Это хорошо, — серьезно кивнул Сима. — В нашем деле, кроме ума и хватки, еще и сила нужна.

— Елочкин, — продолжил Сосновский, теплым взглядом лаская хрупкого паренька, приткнувшегося к Медведю, как к родному папе. — Золотые руки, курсы радистов закончил. Осинин — водитель высшего класса, механик. От велосипеда до самолета. Кленин, Березкин, Липчук, муровские опера, надежные ребята.

Сима усмехнулся, как отец на озорных детишек, хотя и сам немногим был их старше, и сказал то, что Сосновскому в голову никогда не приходило и прийти не могло:

— Русский лес. Полный набор. Даже в лице командира.

Сосновский, когда шутка дошла, подхватил, да не очень удачно:

— Главное, чтобы нас на дрова не порубили.

— С такими мыслями, капитан, в тыл, да и вообще на любое задание, идти нельзя. Нужно верить в себя и в своих товарищей. Осинкиных и Елочкиных. И Рябинкиных.

Простые вроде слова, но правильные. После них Сосновскому этот Сима еще старше показался. Да не годами, а его непростым опытом, нажитым постоянной тревогой. И как то увереннее почувствовал себя командир спецгруппы, хваткий опер рядом с этим худеньким долговязым Симой.

— Поднять ребят? — спросил Сосновский. — Для знакомства.

— Не надо. По опыту знаю: можно про запас и поспать, и…

— И поесть! — плащ-палатка на входе дернулась в сторону, в проеме появился еще один боец с двумя плотными вещмешками. — Товарищ капитан! Продовольствие доставлено. Повышенной калорийности.

— Это ефрейтор Кочетов, — пояснил Сосновский, — армейский разведчик. Приданная нам боевая единица. Большой специалист по части что-нибудь достать, взять… Харчишки, выпивку, «языка».

— И языки есть, товарищ капитан, — похвалился ефрейтор. — Говяжьи. Две банки. Повышенной категории.

Бойцы, как по команде, распахнули глаза, сели, будто и не спали вовсе. Иные даже оружие в руках уже держали.

Сосновский представил Симу, его украдкой, с профессиональным интересом осмотрели, но боль шее внимание все-таки досталось Кочетову.

— Его к нам из взвода разведки откомандировали, — пояснил Сосновский Симе.

— Я знаю. — Тот опять улыбнулся своей неопределенной доброй улыбкой — будто он все время был в себе, а то, что снаружи, доносилось до него как бы через туман постоянной задумчивости.

«Все-то он знает», — с одобрением отметил Сосновский.

— За нарушения дисциплины нам сплавили? — спросил он Симу.

— За фамилию. Аналогичная история. У них во взводе — Курочкин, Орлов, Голубев, Гусятников, Уткин… Их курятником стали дразнить. А взводного за глаза — Индюком. Вот и решил комроты курятник расформировать.

— А Кочетова, — догадался Сосновский, — первым поперли, за язык. Есть у него такая слабость. Афоризмами шпарит. Да вы его сами о чем-нибудь спросите. Тогда поймете.

Старший лейтенант Сима не стал ждать удобного случая:

— Товарищ ефрейтор, где вы все это добро раздобыли?

— Где что плохо лежит, товарищ старший лейтенант, само собой в руки просится.

— А кто руки распускает, — напомнил Сима, — тому по рукам дают.

— Во! — обрадовался Кочетов. — Точно! Я же говорил: общение с умными людьми обогащает мозговую оболочку.

— Не забывайтесь, ефрейтор, — одернул его Сосновский.

Едва вскрыли банки с языками, вошли старшина и два сержанта. Сложили на плащ-палатку немецкие автоматы, сумки с магазинами, на столик поставили рацию.

— Я со своим пойду, — упрямо заявил Дубиняк. — Я своего «папашу», — так он называл ППШ, — ни на какого немецкого фатера не променяю.

Сосновский ему не возразил, хотя понимал, что во вражеском тылу вражеское оружие практичнее, хотя бы в отношении боеприпасов.

— А это для вас, — сказал старшина Сосновскому и Симе, протягивая вещмешки, — примерьте. Форма немецкая. И «парабеллум» для господина обер-лейтенанта.

Сосновский брезгливо накинул шинель с нашивками фельдфебеля, Сима привычно — офицерскую. Дубиняк, взглянув на него, даже присвистнул. А Кочетов сказал:

— У меня, товарищ старший лейтенант, прямо руки зачесались «языком» вас в штаб доставить.

— Хорошо — не расстрелять, — холодно улыбнулся неузнаваемый Сима. И что-то презрительно добавил на немецком языке. Тощий ариец, с надменным и одновременно пустым взглядом.

И в который раз порадовался Сосновский такому надежному, талантливому напарнику. Из тех, кому доверяешь больше, чем самому себе.

Разобрали оружие, проверили, подогнали ремни. Кочетов повозился в углу с противогазом, изрезал зачем-то маску на ленты. Сосновский сделал ему замечание. Сима внимательно изучил офицерскую книжку, которую вручил ему старшина. Старшина же забрал некоторые личные вещи: документы, письма, ордена. Наград мало было, у оперов они на Петровке, в сейфах, хранились.

Явился вестовой от командира разведроты, доложил:

— Все готово, товарищ капитан.

Холодком от его слов в теплом, уже обжитом закутке потянуло.

— Двадцать минут на сборы! — скомандовал Сосновский.

Да какие там особые сборы. Маскхалаты подогнали еще накануне, лыжи с лямками стояли снаружи у стены. Покурили на дорожку. Вещмешки — за спину, автоматы — на грудь. Попрыгали. Ничто не гремит, не брякает. Пошли.