Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

сравнению не только с Европой, но даже с менее открытым и иерархическим обществом восточного побережья США.

Тёрнер, будучи наблюдательным и педантичным исследователем, создал классификацию нескольких типов границы. Его сторонники позже максимально развили эту классификацию, как это часто происходит с созданными когда-то моделями. Это была попытка приспособить некую общую базовую концепцию к бесконечному многообразию исторических явлений и форм. Один из наиболее успешных неотёрнерианцев, Рэй Аллен Биллингтон, различал в своей модели фронтира шесть последовательно следующих друг за другом «зон» и «сдвигов» при проникновении на неосвоенные территории. По этой модели, первыми приходят торговцы мехами, затем скотоводы, третьими – добытчики полезных ископаемых, четвертыми – фермеры-первопроходцы, за ними появляются фермеры, оснащенные более совершенными сельскохозяйственными орудиями, и, наконец, первые урбанизаторы, строители городов, которые завершают процесс освоения фронтира и создают стабильное городское сообщество[10]. Критики сомневались в верности данной последовательности, находя ее излишне идеализированной, игнорирующей военно-политические аспекты процесса, и размышляли, что именно скрывается за терминами «открытие» и «завершение» отдельно взятого фронтира. Сам Тёрнер не настаивал на абсолютной точности определений. Новейшие исследования в этой области, взяв за основу тёрнеровскую динамику, внесли одну значительную поправку: вместо четко прочерченной линии фронтира, проходящей между «цивилизацией» и «целиной», они ввели в оборот представление о «контактной зоне», хотя и не смогли до сих пор выработать четкое, приемлемое для широкого круга исследователей определение.

Некоторые исследователи, расходящиеся с тёрнеровским трактованием фронтира, подчеркивают его активный характер. Важнейший представитель этого течения – Уолтер Прескотт Уэбб, который при взгляде на всеобщую мировую историю выделяет в качестве особенности то, что фронтир носит развивающийся органический характер, а именно обладает способностью трансформировать все входившее с ним в контакт[11]. Эту идею подхватил Иммануил Валлерстайн, развивая собственную концепцию инкорпорации периферийных областей в динамически изменяющуюся мир-систему. Еще один исследователь, Алистер Хеннесси, описал в своем выдающемся аналитическом эссе сумму процессов, происходивших во всех фронтирах, не иначе как «историю экспансии европейского капитализма в неевропейские области мира». С его точки зрения, это было необратимое распространение товарно-денежных отношений и европейских представлений о частной собственности на заокеанские пространства и территории бесконечных пространств, включая прерии Канады, Великие равнины на Западе США, пампасы Аргентины, южноафриканские вельды, российские и среднеазиатские степи и районы австралийского аутбэка[12]. Уильям Харди Макнилл, крупный специалист в области анализа мировой истории, применил концепцию Тёрнера к Евразии и при этом поднял на щит важный для самого Тёрнера мотив свободы. Макнилл видел фронтир двояким, амбивалентным. С одной стороны, это была четкая граница политического и культурного толка, но с другой стороны – пространство со степенью свободы, недоступной в жестко структурированном обществе стабильно заселенных центральных зон. Примером тому служит положение евреев, часто селившихся на пограничных территориях, где они могли рассчитывать на относительно благонадежное существование в отличие от более устоявшихся условий центра[13].

Следует ли рассматривать фронтир как некую ограниченную в пространстве территорию, отмеченную на карте? Или все же надо учитывать его специфику как особенное стечение социальных обстоятельств? С учетом этих аспектов довольно широкое, но не критически расплывчатое определение может звучать так[14]: фронтир – это особый тип ситуации широкомасштабного, то есть не только регионального, текущего контакта, в ходе которого на некоторой конкретной территории взаимодействуют по меньшей мере два сообщества различного этнического происхождения и разной культурной ориентации, действуя большей частью в условиях угрозы насилия или его применения, причем взаимоотношения этих сообществ не подчиняются некоему единому, вышестоящему государственно-правовому регулированию. Одно из этих сообществ выступает в роли захватчика. Основной интерес членов общества завоевателей заключается в присвоении и эксплуатации территории и (или) ее природных ресурсов.

Специфично для фронтиров то, что они являются результатом внешнего давления, которое носит характер в первую очередь частной инициативы и только во вторую может пользоваться поддержкой со стороны отдельных правительственных структур или империалистического государства в целом. Переселенец – это и не солдат, и не служащий. Для фронтира характерно состояние неустойчивости и высокой социальной нестабильности, которое порой может быть крайне затяжным. На начальном этапе контакта в ситуации фронтира друг другу противостоят как минимум два локальных сообщества (frontier societies), каждое из которых по-своему включено в инициированный извне процесс преобразования. В редких случаях «инклюзивного фронтира» (inclusive frontier) они проникают друг в друга, создавая смешанное (этнически расслоенное) общество, которое по причине своей «метизации» (métissage) существует в «подполье» господствующего белого протестантского общества, как это наблюдается прежде всего в Северной Америке[15]. Как правило, состояние нестабильного равновесия в определенный момент нарушается с ущербом для одной из сторон конфликта, которая в результате исключается из закрепляющегося (модернизирующего) социального контекста более сильного коллектива, что ведет за собой ограничение в правах и даже изгнание представителей слабой стороны. Промежуточной стадией на этом пути является экономическая зависимость слабой стороны от более сильной. В то время как пространства фронтиров были местом зарождения коммуникаций, например посредством развития пиджин-языков, и к тому же открывали возможности для обострения специфического культурного самосознания, главные направления конфликтов лежали не в культурной области. Во-первых, речь шла о захвате земель и обеспечении гарантии владения ими на основе применения концепции собственности на землю. Во-вторых, конфликты были связаны с различиями в форме организации труда и рынка рабочей силы.

Со стороны захватчиков применялись три основных обоснования их действий, взятые, в каждом конкретном случае, либо по отдельности, либо в комбинации друг с другом:

• право победителя, позволяющее объявить недействительными какие-либо существовавшие ранее права собственности;

• доктрина «ничьей земли» (terra nullius), излюбленная уже среди пуритан XVII века, которые рассматривали земли, населенные охотниками, собирателями плодов или скотоводами, в качестве «бесхозных» и поэтому подлежащих освоению и окультуриванию;

• представление о необходимости цивилизационной миссии по отношению к «дикарям», возникающее, как правило, задним числом в виде вторичной идеологической надстройки.

Несмотря на то что понятие «фронтир» сегодня широко применяется во всех мыслимых и немыслимых ситуациях, отсылающих к духу предпринимательства и инноваций, историческим ситуациям фронтиров сопутствовала аура выхода из домодерного состояния. Как только некая область, в которой имела место ситуация фронтира, присоединялась к крупным техническим макросистемам модерна, она быстро теряла фронтирный характер. Покорение дикой природы в таких областях тоже вскоре перетекало в стадию эксплуатации природных ресурсов в крупных масштабах. Так, появление железных дорог нарушило состояние неустойчивого равновесия не только на Западе США. Фронтиры, таким образом, представляют собой социальную ситуацию специфического толка, которая по своей сути относится к переходному периоду, предшествующему появлению паровоза и пулемета.

Фронтир и империя

Как взаимосвязаны фронтир и империя?[16] Аргументация здесь должна быть преимущественно пространственная. Национальные государства никогда не имели на своих границах