Бродяжка (СИ) - "MelodySky"

В этот раз машина, на удивление, приезжает вовремя. Водитель любезно и с улыбкой закидывает мою сумку в багажник и, придерживая дверь, терпеливо ожидает под проливным дождем, пока я с комфортом устраиваюсь на заднем сидении. Это выглядит еще более странным, потому что такого везения в сегодняшнем хаосе я не ожидаю. Втыкаю в уши капельки наушников, нажимаю кнопку «play» и погружаюсь в мир старого доброго британского рока.

***

Обычно я выезжаю из Лондона либо с вокзала Паддингтон, либо с Виктории, которые находятся всего-то в нескольких станциях метро от дома, но сегодня почему-то пришлось делать огромный крюк и ехать на вокзал Кингс-Кросс. То ли на кафедре что-то напутали, то ли в принципе было все равно, как будет добираться до Оксфорда светило астрофизики. Мое везение ободряюще кивает головой, поскольку доезжаем мы без пробок, и это кажется хорошим знаком свыше. Может, с этого момента жизнь круто изменится в лучшую сторону, и я обрету долгожданное счастье? «Мечтатель…» — иронично хмыкаю про себя.

Хватит с меня неприятностей на сегодня, на душе и так неспокойно. Может, эта поездка хоть немного развеет тоску.

Как и любой вокзал — Кингс-Кросс очень людное и беспокойное место. А спешащие непредсказуемо суетливые пассажиры, как правило, не проявляют ни уважения друг к другу, порой наталкиваясь и даже срываясь на грубость, ни должного внимания к личным вещам и сохранности собственных карманов. Бестолковости добавляют туристы, такие же легкомысленные и шумные, приезжающие со всех уголков планеты поглазеть на бесполезную достопримечательность — дань современной литературе, умудряясь создавать при этом дикую очередь. Может, из-за подобной беспечности Кингс-Кросс и славится изобилием беспризорников, готовых того и гляди стянуть что-нибудь ценное.

Скорее всего, и на других вокзалах ситуация не лучше, но именно здесь год назад у меня вытащили электронную записную книжку с большим количеством нужных контактов, восстанавливать которые пришлось долго и муторно, а некоторые до сих пор так и остались утерянными. Обидно, конечно, но я сам виноват в своей невнимательности. Теперь же, после этого случая, я в каждом нищем, в каждом бездомном, да даже в каждом подозрительном подростке вижу вора и с опаской отношусь к таким местам, а к этому вокзалу в особенности.

До посадки на поезд остается часа два, и я решаю провести их в более приятной обстановке — в одном из кафе на соседней улице. Заказав чашечку кофе и вегетарианский сэндвич, сажусь за столик у окна. Положив перед собой телефон, чтобы не забыть про время, утыкаюсь носом в программу конференции, которую Кристин прислала вместе с документами. Но не успеваю сделать первый глоток, как тут же чувствую на себе чей-то пристальный взгляд и невольно смотрю в ответ.

А вот и маленький кусочек того, наверное, «долгожданного счастья». По ту сторону окна, прямо передо мной стоит какая-то бродяжка и пялится, да еще и такими наглыми глазами, что становится как-то неуютно и противно, и я брезгливо дергаю плечами.

— И почему их не гоняют отсюда? — раздраженно бурчу, отвернувшись. — Даже кофе спокойно невозможно выпить.

На улице нещадно льет, а бродяжка стоит, как приклеенная к одному месту, не двигаясь, и кажется, что смотрит даже не на меня, а дальше, на витрины, где аппетитно разложены пирожные, сэндвичи и выпечка. Неужели не холодно вот так без толку стоять и мокнуть? Рождество еще не скоро, и благотворительный ужин все равно не подадут.

Понимаю, что в этой ситуации у меня немного вариантов: или придется выйти под дождь и дать денег, или пересесть за другой столик, поскольку от таких нахальных существ бывает тяжело отделаться. Но мне по каким-то непонятным причинам становится жаль бедняжку. Наверное, потому что дождь сильный и холод собачий, а взгляд у нее такой голодный, цепкий, да и времени еще достаточно, чтобы проявить немного милосердия к ближнему.

Сострадание во мне борется с подкатывающим раздражением, но это длится всего пару минут. Пытаясь не задаваться вопросом: «Откуда во мне столько сентиментальности?», решительно встаю и выхожу из кофейни. Открываю зонт и подхожу к дрожащей фигурке. В меня вопрошающе впиваются два огромных голубых глаза, и моя вспыхнувшая было раздражительность моментально сходит на нет. Господи, да это же парень!

Он дрожит, как осиновый лист, какой-то совсем маленький (хотя с моим ростом для меня многие кажутся маленькими) и до ужаса тощий. В мешковатой тоненькой курточке, рваных джинсах, разношенных дырявых кроссовках, и выглядит не то чтобы неприятным, а скорее несчастным. Вода ручьем течет с волос по лицу, и похоже, что это слезы скатываются по его грязным щекам. Затравленно оглядывает меня с ног до головы, — Боже, как же он смотрит, словно душу наизнанку выворачивает, — языком облизывает и без того мокрые губы, и этого становится достаточно, чтобы мое сердце болезненно сжалось.

Каждый человек — хозяин собственной судьбы, уж в этом я полностью уверен, и если он сознательно выбирает такое существование, то либо психически нездоров, либо, что еще хуже, глуп, поскольку подобный образ жизни никак не укладывается в моей голове учёного как разумный выбор. Всегда можно найти работу, даже самую тяжелую или скучную, неважно какую, лишь бы это помогло выбраться из нищеты. Именно поэтому я никогда не испытываю жалости к падшим людям, считая, что раз они сами опустились до такого, значит не заслуживают ничего лучшего. Никогда не подаю милостыню в переходах метро или возле торговых центров, предпочитая делать небольшие пожертвования в фонды по защите животных и в детские хосписы. Но почему-то этого беспризорника нестерпимо хочется пожалеть.

Он мало напоминает всех этих нищих, ребенок совсем, наверное, нет и восемнадцати. Что же настолько страшного с ним произошло, раз он лишился дома — остается только гадать. Первым порывом было предложить ему немного денег, но тут же отвергаю эту идею. Еще спустит все на алкоголь или наркотики. Знаю я этих подростков: ни одной здравой мысли, лишь развлечения на уме. Поэтому решаю, что лучше накормлю его, в надежде, что не обидится и не воспримет это как подачку, мало ли какой у него характер. В любом случае время не стоит на месте и что-то нужно делать.

— Идем со мной, я куплю тебе поесть, — стараюсь говорить заботливо, но получается сухо, словно приказ.

Мальчишка мотает головой и еще сильнее зажимается. Боится, но косит на залитые светом окна, ведет носом в сторону приоткрытой двери, откуда тянет слишком умопомрачительными запахами, предвкушая хоть немного тепла и сытости.

— Меня не пустят туда, — недоверчиво бормочет хриплым голосом, то ли прокуренным, то ли простуженным.

— Не переживай, — улыбаюсь ему как можно мягче. — Идем, хватит мерзнуть. Я все устрою.

Неуверенно кивает и топчется следом за мной. Пытаюсь незаметно провести его к самому дальнему столику, подальше от любопытных посетителей, к тому же, зная, что персонал кофейни вряд ли обрадуется такому вторжению. Переношу свои уже забытые вещи и усаживаюсь напротив, стараясь закрыть его собой от всех, будто щитом.

Тем не менее на нас все равно оборачиваются и тут же отводят удивленные, и по большому счету брезгливые взгляды. Становится гадко и стыдно, потому что в сидящем напротив бродяжке я вижу вдруг больше достоинства, чем во всех этих людях, находящихся в зале, потому что сам еще несколько минут назад был в их числе и неприязненно поглядывал на представителя лондонского «дна», потому что почувствовал, что глубоко под тоской и безнадежностью, в этих глазах спрятано нечто особенное. И подошедший официант ничуть не отличается от толпы, с отвращением морщится, переводит шокированный взгляд на меня, наверное, думая, что я слетел с катушек, раз приволок такое чучело, и замирает, почти не вдыхая в ожидании заказа.

— Ну, что решил заказать? — спрашиваю будничным тоном, с прохладным интересом разглядывая меню, словно привел мальчишку на свидание, а не подобрал только что с улицы.

— А что можно? — настороженно шепчет в ответ.