Попугай - Элизабет Боуэн

Солнце лилось в лестничное окно и подпаляло драконов на мистере Ленникоте; он словно смотрел с церковного витража, и его живописная худоба дополняла иллюзию.

– Можно вылезти по моей водосточной трубе, – сказал он, быстро оценив обстановку, – у меня там чердачное окно и оттуда рукой подать до конька крыши.

Размашистым жестом он потуже запахнулся в халат, решительно затянул пояс, чуть шаркая шлепанцами, вернулся по лестничной площадке к своей двери и распахнул ее перед Элинор.

– Наверное, попугая там уже нет, – сказала она. – Он… Он, наверное, улетел… Он мне сегодня не понадобится, большое спасибо.

– Что вы! Ужасно, если потеряется такой прекрасный попугай! – простонала миссис Ленникот.

– Но как же я…

– Да ну вас, – вдруг произнес глубокий голос мистера Ленникота. – Девушка в ваши годы должна прыгать, как кошка. Нет, послушайте, вам и не придется. Я пойду и поймаю его, а вы высунетесь из окна и его у меня возьмете.

– Надо будет его сунуть во что-нибудь, – сказала миссис Ленникот. – Погодите-ка, я принесу картонку.

Она принесла картонку в пестрых разводах и с какой-то французской фамилией. Картонка была такая большая, что Элинор пришлось обнять ее обеими руками и прижать подбородком, чтоб удержать. Ветер задувал в окно мистера Ленникота; шторы рванулись навстречу, когда, вся напрягшись от ужаса, Элинор шагнула через порог следом за одраконенной спиной и оставила позади миссис Ленникот, лестничную площадку и единственный (кроме смерти) путь к отступлению. В комнате пахло сигаретами и мужскими притирками и был скошенный потолок. Она вспомнила про все эти жуткие книги и еще тесней прижала к себе картонку, не только физически, но и морально на нее опираясь.

Мистер Ленникот, стиснув зубы, держался за подоконник и тянул одну ногу к водосточной трубе. Элинор думала о том, придется ли ей опознавать тело и насколько это ее скомпрометирует. Она не отрываясь смотрела на мистера Ленникота, который, согнувшись вдвое, как воин-индеец, лез по водосточной трубе, пока он не миновал окно и не исчез из виду.

Элинор полегчало, когда миссис Ленникот вошла и села на постель. Она закурила сигарету и сказала, что Черчилль не разобьется, что погода сегодня прелестная, а Черчилль так редко гуляет, и пусть Элинор не волнуется. Они услышали грохот и поняли, что мистер Ленникот уже наверху.

– Может, вы ее подержите, – сказала Элинор, – а я, пожалуй, тоже полезу, раз попугай мой. (Чтоб Ленникоты не думали, что она уж этого-то испугалась.)

– Хорошо, – сказала миссис Ленникот и, зажав уголком рта лихо воздетый мундштук, приняла в свои руки картонку. Элинор поползла по водосточной трубе вслед за мистером Ленникотом.

– Э-гей! – кричал сверху мистер Ленникот. – Прекрасно! Сюда! Сюда! А где Свинюша? Свинюша тоже идет? Тут… тут просто великолепно, просто изумительно! Ну – давайте! Р-раз!

Он взял ее за обе руки и подтянул. Он сидел верхом на крыше, а Элинор, подоткнув юбку, села бочком. Набежали белые облака, и ветер их гнал, как пушистые мячики; тополя, секретничая, наклонялись друг к дружке и весело расставались, раскланявшись. Дочка Филпотов возилась с велосипедом у себя в саду, но наверх она не глядела. У нее была такая узенькая, такая невинная спина, Элинор чуть не расхохоталась от радости и заправила волосы за уши.

– А попугай? – спохватилась она и стала быстро озираться. Ветер ерошил волосы мистера Ленникота, но тот не шевелился, смотрел на облака и чему-то улыбался.

– Попугай? – отозвался он и вдруг ужасно всполошился. – Какой попугай? Где? Ах, да! Господи! Где же он?

– Вот он, – шепнула Элинор, потому что попугай как раз скользнул к ним по крыше и уселся с нею рядом. Перья у него растрепались, глаза бегали, головка потускнела и поникла. Он стал как-то меньше, печальней, ему было совершенно не до паясничанья. Устало и для порядка он клюнул Элинор в палец, когда она сгребала его, но ничего не сказал, когда она его ткнула себе под мышку.

– Бедненький, – сказал мистер Ленникот. – Знаете ли, другие птицы, наверное, его потузили. Они не любят, когда кто-то иного цвета. Вообще никто этого не любит, знаете ли. Ужасно забавно.

И он затуманился от собственных слов, а Элинор задумчиво разглядывала его.

– Черчилль, ты поймал попугая? – поинтересовалась миссис Ленникот, высунувшись из окна под ними.

– Нет. То есть да! – крикнул в ответ ее муж. – Мы нашли попугая, он не в самом хорошем виде, но довольно легко нам дался. Где корзинка?

Миссис Ленникот ужасно далеко высунулась, длинными, нежными руками обнимая картонку. Крышка чуть съехала, и она одним пальцем придерживала ее, пока мистер Ленникот осторожно спускался с крыши с попугаем под мышкой, и затолкала птицу в хлопья папиросной бумаги, радостно покрякивая.

– Крышку прихлопните! – крикнула, вся красная, Элинор. Миссис Ленникот исполнила ее указание и тихо отпрянула в комнатный сумрак, тесней прижимая картонку к себе и с опаской поглядывая на то, как она сотрясается от протестов попугая.

Ну вот, теперь оставалось отнести попугая домой, запереть дверцу клетки, и тут и кончается этот час утра; пустяк, нелепица; пропащий час, он вытек сквозь щелочку в ее жизни, и его как не бывало. Она спустилась с крыши вся пустая: пониже – пустой желудок, а сверху – пустая голова, в которой, неясные, как облака, проносились желанья. Она вздыхала так, как привыкла вздыхать под каштаном, и ей не хотелось уходить с солнечной лестницы, где мистер Ленникот опирался на дверной косяк у нее за спиной, а миссис Ленникот, присев на корточки, укрепляла крышку картонки желтенькой лентой. Попугай совершенно затих; может, ему тоже домой не хотелось.

– Ну вот, теперь, кажется, крепко, – сказала миссис Ленникот, протягивая ей картонку, – только за тесемку не беритесь. Надеюсь, ваш попугай не очень замучился. Он, по-моему, что-то неважно выглядит.

Элинор отреклась от попугая – неужто же на ней в самом деле клеймо этой миссис Уилсден?

– Я бы лично и не стала его держать, – сказала она мстительно. – Я бы хотела борзую или дога. Это хозяйкин попугай, а то кому бы он нужен. Теперь его надо отнести домой… Я… Мне правда надо его отнести, пока он снова не раскричался… Нет правда, спасибо большое, я не буду есть, я не могу ждать.

– Даже фруктов? – изумилась миссис Ленникот. Элинор словно удерживали тысячи рук. Оба совершенно явно не желали с ней расставаться. Никогда никто так не тянулся к ней; ей не хотелось возвращаться в дом, куда не впускают солнце, где громоздкая мебель и попугая носят царственно на подносе из комнаты в комнату, а сама она – пустое место. Но что толку-то – в их путях ни сантиметра нет параллельного. Ухватишься за них – а в конце концов будет та же тоска. Они шли по открытому полю, и было так зелено там, а Элинор стерла ступни на кремнистой дороге.

Собственно, они предлагали всего-навсего спуститься с ними в столовую и угоститься инжиром, но она упрямо трясла головой не без мысли о Персефоне. Она сидела на одной крыше с мистером Ленникотом, под натиском облаков – верно, а теперь ей надо было вовремя внести попугая и поднос с завтраком в комнату миссис Уилсден. Один мир наползал на другой, и один с другого был виден, но никогда им не слиться! Ветер пронес сквозь деревья в саду гул гонга, созывавшего на завтрак Филпотов.

Никто не заговаривал о том, чтоб еще увидеться; может, и она стала для Ленникотов чудесным антрактом, над которым сомкнётся их жизнь? Они спускались в сад, и гравюры на лестнице все время, проплывая, шептали печально: «Не уходи! Не уходи!» А когда уже вышли и ей показали распахнутую калитку, Элинор опять стало страшно. Неужели придется идти на глазах у изумленной публики по проснувшейся улице, с этой блестящей картонкой?

– Наверное, тем же ходом ближе, – пролепетала Элинор.

– Тем же ходом?… – отозвались Ленникоты.

– Через забор…

Миссис Уилсден на ночь закрывала окна, и обязанностью Элинор было их приоткрывать по утрам, чуть-чуть, когда дом вносила к ней попугая. Входя к миссис Уилсден с этой целью, очень трудно было поверить, что реальность – майские ветры, роса, что где-то есть реки, и блестящие тела купальщиков, громкий смех, и поля, и – крыши. Комнату затеняли степенно малиновые занавеси, и оболочки миссис Уилсден лежали наготове, дабы одна за другою быть надетыми на нее.

– Попочка сегодня очень мило выглядит, – сказала миссис; Уилсден, как всегда сопровождая клетку только глазами, ибо шея у нее была вся обмотана шалью. – Попочка, мусенька хорошенький попочка!

– Он улетел, – брякнула Элинор. Лучше ей сразу сказать, что она все равно узнает; да и пусть к тому же свое благородство ' показывает.

– Господи, – сказала миссис Уилсден с мирным восхищением. – Гадкий попочка. И далеко улетел?

– Я его поймала, – сказала Элинор. – Летал и летал по; саду.

– Свое банановое дерево искал и коралловые рифы, бедняжечка, – вздохнула миссис Уилсден. – И вы его изловили, Элинор. Молодчина. Ведь и помочь было некому. Мало ли куда он мог залететь. Бог знает на кого мог нарваться и не вернулся бы домой. Да если б его поймали даже приличные, честные люди, я была бы в затруднительном положении. То есть чем-то была им обязана. Конечно, это глупо и несовременно, но ужасно не люблю быть кому-то обязанной. Так вы его сами поймали?