Жизнь зовет. Честное комсомольское - Агния Кузнецова

— Не называй, я и сам знаю, что так. Знаю, а все равно не люблю.

Наступила весна — дружная и теплая. В несколько дней отзвенела капель и растаял снег. Казалось, город присел и потемнел. Без белых снежных шапок дома стали ниже и грязнее.

Павлик занимался по целым дням. Он дал матери и Тышке честное комсомольское слово сдать экзамены на пятерки. А Тышка — тот только и жил книгами в эти дни подготовки к экзаменам на аттестат зрелости.

Утром к Павлику прибежал Тышка, От волнения он так путался в словах, что Павлик вначале ничего не мог понять, а когда понял, тоже разволновался.

У Тышки, в его маленькой комнате, Павлика ждал отец. Он приехал сюда в командировку и хотел видеть сына.

— Я не пойду! — сжимая побледневшие губы и отступая назад, сказал Павлик.

— Неразумно! — убежденно возразил Тышка.

И Павлик пошел.

Тышка прикрыл за Павликом дверь в комнату и куда-то исчез.

Отец взволнованно поднялся навстречу сыну. А тот растерянно остановился на середине комнаты. С тех пор как ушел отец, оставив в доме ноющую пустоту, перевернув всю душу Павлика, всю его ребячью жизнь, прошло около четырех лет.

Отец был все такой же моложавый красавец, но сейчас он показался меньше ростом — очевидно, потому, что Павлик вырос сам. В отце не было теперь той неотразимой силы повелевать всем и всеми. Каждое движение его губ, головы, руки тогда было законом для Павлика; теперь же он мог спорить и не соглашаться с этим чужим человеком.

Полковник не узнавал своего сына. Перед ним стоял высокий, стройный шестнадцатилетний юноша с фигурой спортсмена, с его — отцовскими — голубыми глазами, но смотревшими вопросительно и настороженно. Упрямый, крепко сжатый рот не дрогнул в приветливой улыбке, не протянулась для пожатия рука с нервно сжатыми пальцами.

«Так вот ты какой теперь стал! Красивый, гордый, — подумал отец. — Вот почему ты не ответил ни на одно мое письмо».

— Сядем, Павел, поговорим! — сказал отец, опускаясь на стул.

Павлик сел на свое любимое место — на ящик, покрытый ковром, спускающимся от самого потолка. Он повернулся к отцу в профиль и опустил голову.

— Ты не отвечал на мои письма. Но все же я следил за тобой и сейчас в курсе всей твоей жизни. — Отец говорил медленно, подбирая слова, не спуская глаз с сына. Ему нравились мягкие линии лба, носа, подбородка юноши. Лицо выражало волю и упорство. — Ты чуждаешься меня, Павел, — продолжал отец, — но вспомни — ты сам пожелал остаться с матерью. Ты бы мог жить там, со мной, в Ленинграде… Ты и сейчас можешь приехать ко мне, если захочешь.

На скулах Павлика пробежали желваки, губы дрогнули.

— Я этого не хочу! — тихо, но твердо сказал он.

— Ну, кончай школу здесь. Учиться дальше будешь в Ленинграде.

— Я не поеду в Ленинград! При живой маме мне мачеха не нужна!

— Павел, не забывай одного, — вспыхнув, сказал отец: — ты еще мал осуждать мои поступки!

Сын еще ниже опустил голову, точно боялся, что не сдержится и наговорит отцу грубостей.

— Я был вчера в школе. Там тобой не очень довольны, — переменил полковник тему разговора.

— Я знаю.

— Ты можешь быть первым…

— А я не хочу быть первым…

Разговор не получался. Полковник встал и попытался пройтись по маленькой заставленной вещами комнате, но пространства было слишком мало.

Павел тоже встал.

— Я могу идти? — спросил он изумленного отца и, не дождавшись ответа, сказал: — До свиданья! — Не оглядываясь, он почти выбежал из комнаты.

Полковник тяжело опустился на стул. Впервые за все четыре года он почувствовал, что потерял сына безвозвратно.

Он дождался прихода Тышки и ушел, оставив на столе фотоаппарат, коричневый физкультурный костюм и пачку денег.

Прижимая к груди свертки, Тышка помчался к Павлику.

Павлик лежал на кровати.

— Убирайся отсюда вместе с этим барахлом! — закричал он, вскакивая и открывая двери.

Тышка вылетел на лестницу и растерянно побрел домой.

Вечером он снова робко постучался к Павлику.

Павлик все так же лежал на кровати, бледный, с покрасневшими глазами.

— Вот тышел опять, — осторожно начал Тышка, складывая свертки на стол.

Павлик устало махнул рукой:

— Не надо мне его подарков!

— А мне-то тем более! — обозлился Тышка. — Я-то вообще в этой истории как «петух во щи»! — Тышка очень любил русские пословицы и поговорки, но всегда перевирал их. — Таскаюсь целый день с полным карманом денег, со свертками! — возмущался он. — Ну не хочешь брать — отошли обратно, а я-то тут тычем?.. И не терзайся, пожалуйста! — с жалостью поглядел он на товарища. — Не хочешь отца — плюнь и не терзайся. А я пойду. Ты один поразмысли — это хорошо в таких случаях побыть одному. А потом ко мне приходи.

И он ушел. А Павлик, устремив взгляд в потолок, с нежностью подумал о своем верном друге, и на сердце его стало теплее и спокойнее. Он подумал о том, какое большое место в его жизни занимает Тышка. И заранее испытывал горькое чувство оттого, что на будущий год его друг уедет учиться в консерваторию.

На другой день в школе проводили традиционную линейку, посвященную «Последнему звонку для десятиклассников». На всю жизнь со всеми подробностями остался в памяти Павлика этот ясный, безветренный весенний день.

Лучше бы в этот день жестокая болезнь приковала к постели Павлика или Тышку, лучше бы поссорились друзья и разошлись на всю жизнь, никогда больше не встречаясь… Но не случилось ни того, ни другого.

По дороге в школу Павлик увидел, как два мальчугана натравливали на котенка собаку. Котенок выгибал спинку, мяукал, густая рыжая шерсть его топорщилась, Он пытался бежать, но мальчишки со смехом ловили его и снова подбрасывали к сердито лающей собаке.

Павлик подскочил к мальчишкам. Наградив обоих крепкими тумаками, он взял котенка на руки и подумал! «Кому бы отдать его?» Но улица была пуста, и он сунул котенка за пазуху.

Павлик вбежал в ворота школы, когда на просторном дворе широким квадратом уже выстраивались ученики. Впереди белели передники, ленты и воротнички малышей. За ними ряд за рядом все выше и выше поднимался 2-й, 3-й, 4-й, 5-й, 6-й, 7-й, 8-й и 9-й классы. Отдельно, в центре квадрата, стояли десятиклассники — одни мальчики, потому что это был первый год совместного обучения и десятиклассников он не коснулся. Они стояли молчаливые, немного взволнованные, уже на отшибе от всех школьников — полуребята, полувзрослые. Поэтому наблюдательные первоклассники и называли их «дядями».

Павлик поспешно влился в шеренгу своих одноклассников, неудобно прижимая к груди маленький теплый комочек под рубашкой. Котенок сладко мурлыкал, изредка впиваясь в тело острыми коготками.

Павлик сразу же нашел глазами Тышку. Тот стоял первым на правом фланге, подняв курчавую голову. Глаза у него были прищурены, как всегда в минуты волнения, вытянутые руки прижаты ладонями к бедрам. Он увидел Павлика, чуть заметно кивнул ему головой и улыбнулся.

Но дворе, где обычно летал через сетку волейбольный мяч, странно было видеть нарядный стол, накрытый красной скатертью. За столом стоял директор — Григорий Александрович, мужчина средних лет, небольшого роста, с худощавым выразительным лицом, с пристальным взглядом серых глаз, о которых ребята говорили между собой, что они «видят на три аршина в землю».

Спокойно и вместе с тем торжественно директор приподнял руку и негромко приказал:

— Внести школьное знамя!

В открытом окне школы радиола заиграла марш.

Генка Соловьев вынес знамя с золотой бахромой и замер с ним на середине двора.

Павлик попробовал стать по стойке «смирно», но, как только он опустил руки, теплый комочек покатился под рубашкой; он бороздил когтями кожу и отчаянно пищал.

Веселое волнение пробежало по ряду восьмиклассников.

— Кто, чей, откуда? — послышались вопросы любопытных.

К всеобщему восторгу, из ворота черной курточки Павлика выглянула усатая зеленоглазая мордочка котенка.

В то время, когда восьмиклассники занимались котенком, к столу вышла смешная круглоглазая первоклассница с тонкими хвостиками кос, торчащими в разные стороны, и, запинаясь, заученными словами поздравила десятиклассников с окончанием школы.

Над городом поднялось солнце, залило ласковым светом двор, заиграло золотистыми кистями школьного знамени и светлым пятном легло на лицо Григория Александровича.

Он смотрел на десятиклассников, думая с гордостью: «Вот каких орлов вырастил! — и с грустью от неумолимого бега времени: — Еще десять лет миновало». Взгляд его остановился на Тышке. Он помнил, как десять лет назад его, маленького, худенького мальчика, привела за руку мать. Он совсем плохо говорил, и несколько лет подряд с ним занимался школьный логопед.[1] Теперь Тышка выше всех в школе, развернулся в плечах, похорошел.