Водяной - Карл-Йоганн Вальгрен

— А то… ты ж его бензином облил.

— Ладно, если честно… похож я на типа, который мучает беззащитных зверей? Похож? Ула, как ты думаешь?

Он выглядел по-настоящему опечаленным. Свита, похоже, не знала, что и думать.

— Не знаю… — неуверенно промямлил Ула.

— Не знаешь? У тебя что, своего мнения нет?

— Есть у меня мнение… а ты как считаешь?

— А как я считаю?

— Сказано же: не знаю…

Герард разочарованно покачал головой.

— О, дьявол, как холодно… — тихо, почти неслышно произнес он и повернулся ко мне как раз в тот момент, когда ему удалось наконец высечь пламя из зажигалки. — А ты что глазеешь, сучка? Я тебе что, велел на меня глазеть? Кто тебе разрешил?

Я добежала до рощи. Я уже не думала о котенке, мчалась что есть сил по тропинке между березами, то и дело спотыкалась о корни и упавшие сучья. Каменная осыпь, где Роберт играл сам с собой, когда я перешла в среднюю стадию, — седьмой класс помещался в другом конце школы, и я не могла его защитить. Помню, как искала его по вечерам. Ему было только десять, и он всегда был один. Все его одноклассники расходились по домам или играли в школьном дворе, а он сидел на камне в своих старых джинсиках из «Гекоса»[3] и смотрел на меня, будто я посланник с другой планеты. Редкие волосы, экзема на руках становилась все хуже и хуже, хоть я и помогала ему смазывать их прописанной мазью каждый вечер. Очки — сломанные, заклеенные скотчем. Мне приходилось долго уговаривать его идти домой. Дома тогда было хоть святых выноси, и, если бы братик мог решать сам, он оставался бы ночевать в лесу или вообще переселился бы туда на всю оставшуюся жизнь.

Я взбежала на холм и остановилась. Здесь совсем тихо, крики не слышны. Виден пустой школьный двор, в классных комнатах уже зажгли верхний свет, там кто-то ходит… Всегда есть начало и есть конец. Они его убили. Может, они этого и не хотели, но так уж вышло. И я не могла его защитить. Я была ему нужна, а меня там не было. Сердце билось так, точно хотело выскочить из груди, как тот котенок силился выскочить из пластикового пакета.

Герард с грустной физиономией присел на корточки и поднес зажигалку к невидимому бикфордову шнуру. Должно быть, все произошло очень быстро. Огненная бензиновая змейка бежала к дергающемуся, мяукающему пакету, наверное, не больше двух секунд, но мне эти секунды показались вечностью. Взрыв был совсем не сильным, похоже на дешевую рождественскую хлопушку.

— Ну, ты даешь, — промямлил Педер. — Я так и не верил…

— Сказано — замерз. Проверь, что там…

Педер, отдергивая руки, вытряхнул пакет.

И только тогда я поняла, что котенок связан — обе пары лапок стянуты стальной проволокой. И все равно он пытался убежать, ковылял по кругу, будто гонялся за хвостом. Было похоже на маленькую огненную карусель. Он тихо вскрикивал, как новорожденный ребенок. Искры летели во все стороны, а ушки были похожи на язычки пламени на свечах… он открыл ротик, словно хотел сказать что-то своим палачам… ЧТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ?! На какую-то секунду мне так и показалось — сейчас он скажет что-то… но пламя охватило и мордочку, и котенок замолчал. Круги становились все меньше и меньше, и вдруг запахло летом, садом, грилем… запах, который стоит в Фалькенберге до конца августа, пока последние отдыхающие не разъедутся. Наконец он так и упал, с открытой крошечной пастью, и смотрел прямо на меня не мигая, мигать ему было нечем — веки сгорели. Я только слышала тихий равномерный свист… оказывается, я тоже так могу. Стою на вершине холма, пытаюсь удержать слезы и этот проклятый невольный свист в бронхах. Вглядываюсь в лес, стараюсь уловить малейшее движение деревьев.

Спустилась по склону. Все тихо. Может, они его отпустили? Может, он уже в классе и читает учебник по математике для отстающих, где все так примитивно и именно поэтому так трудно для него. Прозвенел звонок — и они его отпустили, так просто — иди, гуляй… Я знала, что это не так, но все равно надеялась и желала… а что я еще делала всю свою жизнь? Надеялась и желала. Желала и надеялась… на что? Знаю на что: а вдруг и впрямь возможно усилием воли повернуть события, постараться, и все пойдет не так мерзко, как в жизни, а лучше… или хотя бы по-другому.

Налево, на суку, висит его шапочка.

— Роберт?

Нет ответа. Внезапно поднявшийся ветер донес запах моря.

Я начала продираться через густые кусты можжевельника. Только сейчас заметила, как холодно — забыла взять куртку в раздевалке. Увидела в окно, как они его волокут куда-то — Педер, Ула и прочие, как он, насмерть перепуганный, пытается сопротивляться… побросала книги на пол и помчалась к дверям. Кто-то, не помню кто, схватил меня, хотел помешать, но я вырвалась, промчалась по коридору и выбежала во двор. Но Роберта уже не было видно.

— Братишка? Где ты?

Мне послышалось какое-то движение за спиной. Я резко обернулась — никого. Ворона. Посмотрела на меня и улетела, виляя между стволов.

— Роберт! Ты меня слышишь?

В тридцати метрах — забор, граница школьной территории, а дальше — только луга и проселки к побережью. Я прислонилась к древесному стволу и вслушалась.

Ты подтвердишь, Доска. Если кто-то из моих корешей спросит, так и скажешь — да, так и было, Герард это сделал. Никто не верил, что он решится, а он сделал. Он сумасшедший, этот Герард.

Животик у котенка лопнул от жара, наружу вывалились внутренности… кишки, что ли… Педер отвернулся. Герард, этот псих, попытался прикурить от тлеющего трупика.

— Чувствуете? — спросил он, ухмыляясь. — Теплее стало… не так холодно. А то замерз — сил нет. Теперь получше…

Прошло восемь месяцев, и вдруг именно сегодня они ни с того ни с сего решили, что я на них донесла, и надумали отыграться на брате. Я ничего не понимала. Кто-то, наверное, еще, кто-то еще, кроме меня, видел их в тот день. Больше объяснить нечем. Я никому ничего не говорила. Но почему все это выплыло только сейчас?

— Слышь, Доска, он здесь.

Откуда? С другой стороны, из-за можжевельника… Роберт сидит на корточках, опустил голову, из носа капает кровь. Глаза закрыты, спит он, что ли… спущенные мокрые брюки — описался от страха. Они что-то напихали ему в трусы — шишки, сучья, вырванные страницы из его учебника математики. Рот и ноздри забиты хвоей, из уха торчит окурок. И стоят полукругом, а с другой стороны — Педер и Ула.

— Что вы делаете? — крикнула я, и сама почувствовала, как фальшиво это звучит, потому что на самом деле мне стало легче — я ожидала худшего. А почему? Не знаю… им же на него наплевать, это мне они хотят отомстить, вот и мучают его.

— Ну что, даун хренов, легче стало? — Один из прихлебателей пнул его носком кроссовки. — Вставай! Смотреть противно, обоссанный с ног до головы. Это из-за тебя, Доска. Нечего было стучать на Герарда. Дошло наконец? Это из-за тебя он обоссался.

Я знала его — Герард вечно тусовался со своей кодлой в зале для пинг-понга, там я и видела этого верзилу из седьмого. Роберт мне как-то сказал, что он ему проходу не дает. А разве этот тип тоже был, когда Герард заживо сжег котенка? Не помню…

Когда я перешла в восьмой, нам роздали брошюры — как поступать в таких случаях. Сообщите куратору, учителям или ректору. Я только посмеялась. Будет в сто раз хуже. Если вы не решаетесь говорить с руководством школы, расскажите родителям. Вот так. Где они живут, те, кто написал эту брошюру? На луне? А может, и нет — просто им и в голову не приходит, что есть и такие родители, как наши.

Я осторожно взяла Роберта за подбородок и подняла изрисованное тушью лицо. На одной щеке мужской член с яйцами, на другой — свастика, на лбу надпись: «Осторожно — идиот». Глаза он так и не открывал, и я его понимала — кому охота смотреть на этот поганый мир?

— Это я виновата, — шепнула я. — Прости меня. Роберт.

— Хорош, а? — Один из парней почесал Роберта за ухом, как собаку.

Странно, очки на месте, хотя левое стекло, то, что я заклеила пластырем, заляпано грязью. Заушник погнут, но это легко починить… мне в голову лезли какие-то практические мысли — можно ли починить очки и что все-таки это лучше, чем если бы они раздавили стекла или вообще выбросили бы их в лесу. Пока школьная медсестра почешется, пока закажет новые, пройдет несколько недель, а без очков он почти ничего не видит.

Если есть начало, значит, есть и конец, прошептала я про себя, и конец всегда лучше, чем начало.

Села рядом с ним на корточки и обняла — я всегда так делала, пока он был маленький. Он дрожал как в ознобе, мелкой-мелкой дрожью, и сердце колотилось, как у испуганной птицы. Есть начало, есть, но плевать на него, на это начало. Только конец и в счет, потому что тогда начнется новая, совсем другая история, куда лучше, чем эта.