Стоунхендж - Юрий Никитин

К вечеру ветерок стих, в неподвижном воздухе повисли ароматы поздних трав, опавших листьев. Огромный багровый шар медленно опускался к краю земли. Угольно-черные тени двигались по темно-багровой земле впереди всадников, удлинялись, сливались с тенями скал, камней и деревьев. Мир был дик и неведом, только они двое да кони казались живыми в этом мире.

Небо постепенно темнело. Сперва на нем высветился едва заметный серп, затем заблистала одна звездочка, другая. Теперь Томас и Олег ехали под темно-синей чашей, края которой опускались на края земли.

К ночи в редком березняке наткнулись на торговых гостей. Те поставили телеги с товаром кругом, развели костер, натаскали сушняка. К ночи готовились основательно, неожиданностей избегали...

На треноге уже булькал и звенел крышкой огромный котел, на горячих углях да тонких прутиках со снятой корой жарились широкие темные ломти. Запах жареного мяса с заморскими специями ожег ноздри. Томас шумно сглотнул слюну, а конь под ним тут же ускорил шаг, словно спешил съесть его раньше хозяина.

— Приветствуем вас, благородные сэры, — провозгласил Томас в пространство, явно не зная, как обратиться к торговым людям. — Мир вам и благословение Господне!

На них смотрели с любопытством. Один из купцов поднялся.

— Мир и вам, ежели не шутите. Впервые вижу попа в железе! Ночь на дворе, оставайтесь с нами. Ежели что, защитим.

Томас побагровел, начал надуваться, но Олег сказал кротко:

— Спасибо, добрые люди. Мы переночуем с вами.

— Издалека?

— Очень.

Больше вопросов не задавали. Не хочет человек говорить или не может — его дело. Нельзя считать деньги в чужом кармане, как все любят, нельзя выспрашивать чужое, хоть и очень хочется. Захотят — скажут.

Томас достал из своих мешков сало и круг сыра — негоже только на чужое рот разевать, а свое прятать, — у купцов нашелся кожаный мешок с брагой, пустили по рукам вкруг костра. После трапезы пошел осторожный разговор о том, кто такие и куда путь держат.

Вопросы задавались так, чтобы легко дать уйти от ответа. Мало ли чего, в лесу могут жить разные люди, никого задевать не стоит. Время смутное, князья на все накладывают лапу, чужеземные миссионеры рыщут, одни пытаются в другую веру перевербовать, другие склоняют князей к тесным союзам то с Казимиром, то с половцами, то еще какие цели у них темные, далеко идущие. Что на пользу им, купцам, сразу и не сообразишь, так что лучше никого не задевать, а там приглядимся, прислушаемся, принюхаемся, где-то что — да обломится.

Когда мешок с бражкой опустел наполовину, пошел степенный и мудрый разговор о том, как обустроить Русь, как жить будем, как наконец-то установить мир и порядок на землях, где всегда был беспорядок, где только обещали порядок, куда в давние времена зазывали даже немцев, чтобы те навели порядок, но даже и у тех пошло вперекосяк: это Русь, а не ихняя Неметчина.

Калика задвигался, спросил:

— Немцев?.. Это Рюрик-то немец?

— Немчура, — подтвердил купец. Подумал, почесал голову. — Или жид, теперь не дознаешься.

В самый разгар веселья, когда Томас уже намерился попытать счастья в игре, ибо в игре да в дороге познаются люди, в игре да в бане все равны, играть — не воровать, как внезапно зашумели верхушки деревьев. Воздух задрожал, вспыхнули и погасли синие искры. С треском ломая ветви, на землю падал сук, не сук — целая колода.

Гупнуло, колода оказалась выдолбленной изнутри. Люди ахнуть не успели, как оттуда вылезла, как огромный жук-короед, сухонькая старушка. Лицо было сморщенное, как печеное яблоко, рот беззубый, но глаза смотрели зорко. Суетливо отряхнулась, в растрепанных седых космах застряли древесные крошки, будто в самом деле грызла дерево.

— Исполать всем, — сказала она быстро. — Не пужайтесь, не трону. Я сегодни чегой-то очень уже наеденная. Только у костреца погреюсь, ежели не против...

Старший из купцов икнул, с трудом выдавил:

— Не против... Совсем-совсем не против. Еще как не против!

Старушка подошла ближе. Она была в лохмотьях, те висели на ней, как крылья старой летучей мыши, что привыкла спать среди паутины. Острые, как булавки, глаза пробежали по неподвижным фигурам Томаса и Олега. Томас настороженно держал ладонь на рукояти двуручного рыцарского меча. Там по самую шляпку был забит гвоздь из креста, на котором распяли Христа. Гвоздь, окропленный самой благородной кровью, защищает от всех козней дьявола и его слуг. Конечно, только тех, кто верует беззаветно. Так ему обещал капеллан. А, черт, это уже другой меч!

— О вас двоих вся земля слыхом полнится.

Олег доедал зачерствевший ломоть сыра, возразил с набитым ртом:

— Ну уж и вся!

— Вся наша, — уточнила старушка

— Садись, грей кости. Ведунья?

— Теперь уже кличут ведьмой. Народ ведать не ведает ни про веды, ни про нас, хранящих веды. И ведать не хочет.

Олег стиснул челюсти. В мир опять который раз победно входит невежество. Раньше можно было силком учить грамоте, а теперь новая вера слабых и нищих духом гласит, что именно они, слабые, грязные и невежественные, угодны новому богу. А грамота — от дьявола. Бей и жги грамотеев!

Томас смотрел с отвращением. Креститься не стал: мужчине зазорно страшиться женщины, пусть даже колдуньи, но отсел, чтобы не коснуться невзначай хотя бы железным локтем, вдруг доспех заржавеет?

Ведьма вскинула руки. В верхушках деревьев снова зашумело. Вниз с треском полетели сучья. Купцы бросились в разные стороны. Расстелилась по зеленой траве узорчатая скатерть, на землю гупнулись узкогорлые кувшины, такие Олег видел только в Элладе. Неслышно возникли две большущие братины, одна с брагой, другая с хмельным медом, посыпались ковшики, а посреди скатерки, всех раздвинув, появился жареный кабанчик с яблоком во рту.

— Язычество! — сказал Томас с отвращением. — Козни дьявола!

— Не ешь, — предложил Олег.

— Еще чего, — оскорбился Томас. — Дьявол еще подумает, что я страшусь его слуг!

Он первым вытащил кинжал, узкий и очень острый, только им можно добить сбитого с коня рыцаря, просунув острие в щель решетки забрала, с наслаждением вонзил в кабанчика, словно лишал жизни сарацина. Пахнуло ароматным мясом. Кабанчик был молодой, сочный. Похоже, даже не лесной, а откормленный в тепле и холе молоком и свежим хлебом.

Олег, посмеиваясь, таскал из огня ломти жареного мяса. Купцы, переглянувшись, потянулись за ковшиками. Старший украдкой спрятал нательный крестик поглубже, тут же одной рукой зачерпнул бражки, другой принял от Олега кус мяса. Пригубил, прислушался, на лице появилась довольная улыбка.

Купцы ели и пили ведьмино угощенье сперва опасливо, но когда хмель ударил в голову, у костра пили и орали песни уже прирожденные язычники. Один даже бабку поднял в пляс, а когда из-за деревьев в ночи начали поблескивать желтые глаза, явно не волчьи, никто не ухватился за крест, а старший даже сделал приглашающий жест: мол, скатерть всех накормит, если бабка не брешет. В ночи да лесу все мы братья.