(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

чуть толще ногтя. Марина и не знала, что такие производят. – Фирма веников не вяжет.

– Ань, возьми.

– Мне полностью всё скопировать?

– Да, всё обвинительное скопируй, а там посмотрим, – Марина снова с тоской подумала о новых папках у нее на столе, и вздохнула.

– Наши шутку про этого мужика из Мытищ придумали, – сказал Петя.

– М-м-м?

– Украл бы три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три куртки замшевых, – всё равно легче отделался бы, чем за митинг.

– Не поняла?

– Ну он же Шпак! Шпак, типа! Сечешь?

Марина усмехнулась.

У входа в зал двое приставов разглядывали дочку подсудимого – свидетельницу защиты. Блондинка в черной куртке, джинсах и бело-черных «конверсах», с треугольной формой лица, чем-то даже на Марину похожая, невидяще смотрела в стену и вертела в пальцах телефон. Спасибо, что не ревет, а то потом читай, как судьи губят судьбы простых студенток. Почувствуй себя героиней Достоевского, светловолосая Марина.

А вот мама подсудимого в безразмерном черном платье с оборками (да чего они все в черном-то? никого же не убивают) и подкрашенными кудрями кирпичного цвета отирала слёзы платочком.

Рядом с родственниками сидел очень известный адвокат в синем костюме, на лацкане – значок адвокатской палаты. Мясистыми пальцами он перебирал по клавиатуре ноутбука, точно по кнопкам гобоя: вероятно, сочинялась кантата адвокатского пиара в социальных сетях. Марина забыла его имя, да и он всё равно не поднял голову, чтобы поздороваться.

– Слушай, а что это у тебя? – Метлицкий с любопытством посмотрел на заколку. – Последний писк моды?

Марина мысленно выругалась. Надежда оставалась только на то, что это Метлицкий такой внимательный, пусть и недотепа, каких поискать.

– Ага. Концепт такой.

– Дела-а-а, – хмыкнул Метлицкий, а потом улыбнулся: – Может, и мне, ну? Моду поменять. Надеть куртку какую-нибудь гусарскую, с воротником соболиным, тут шнуры всякие золотые… Как в «Гусарской балладе»!

– Тебе бы не подошло.

– Прошу всех встать.

Марину успокаивало, что оппозиционер ей попался смирный, не из политических селебрити. Не Яшин или Навальный, которые бы сразу стали постить в инстаграм, какой плохой суд их засудил и как жулики и воры рано или поздно сами окажутся за решеткой. Нет, у нее в «аквариуме» сидел.

– Шпак Анатолий Александрович.

– Дата рождения?

– Четвертое мая семьдесят пятого.

– Место работы, должность?

– Электрик.

– Место?

– Ну в ЖЭКе, где еще.

– Где проживаете, Анатолий Александрович?

– Город Мытищи, улица…

У Аниной клавиатуры западала клавиша «Enter», и если остальные клавиши нажимались мягким «тик», то «Enter» отдавал скользящим, чуть металлическим «кряком». Клавиатуру собирали-разбирали, чистили-починяли, но звук исправить не удалось. Марина подозревала, что это не дефект, и клавиатура была такой всё время, еще с момента производства, и механический клавиатурный дух с самого начала знал, где он окажется и зачем. Теперь этот «кряк» воспринимался такой же частью работы, как запах пота судебных приставов и мыльные разводы, которые медленно высыхают на линолеуме. Порой было сложно отделаться от ощущения, что правосудие исполняет не Марина, а этот стальной «кряк», из-под рук Ани посылающий сигнал куда-то в переплетение компьютерных проводов, словно нож гильотины, ударяющий в перекладину.

«Кряк».

Рядом со Шпаком лежала газета и стояла пластиковая бутылка воды, уже на две трети пустая. Их долго держат в предбаннике – иногда час до суда, иногда два.

Метлицкий, позевывая, перебирал бумаги; рядом с ним сидели двое коллег. Ветеран суда, старший советник юстиции Грызлова, женщина советского покроя и закалки, привела на суд молодую практикантку, которая лишь изредка вставляла кое-какие замечания и занималась тем, чем занимается любой уважающий себя молодой специалист на скучном рабочем месте: ухаживала за ногтями. Известный адвокат стучал по клавиатуре макбука.

Расправившись с основными формальностями, Марина уточнила:

– Отводы у сторон есть?

– Отводов нет, ваша честь.

– Нет, у нас никаких отводов.

Сама она с удовольствием отвела бы инквизиторшу Грызлову, и оставила бы на стороне обвинения только сонного и благовоспитанного Петю Метлицкого, – да что уж теперь поделать.

Шпак просмотрел передовицу газеты, отложил в сторону. Кажется, он листал ее уже не в первый раз.

Марина делила их условно на три типа; постепенно начинаешь их различать.

Оппозиционеры обычно – «борцы»: они всегда будут кричать из-за решетки, какой ты плохой. Что, ничего еще не решил и просто изучаешь документы? Охранитель режима! Возвращаешь дело прокурору (что почти всегда означает освобождение) – проклятый каратель! Для них ты всегда остаешься плохим – ведь ты же не оправдал их с трубами, фанфарами и вспышками фотокамер, как в кино, а значит, априори «судья продажная, козел ты». У «борца» обычно есть деньги на дорогого адвоката, потому что «борец» знает, что только дорогой адвокат будет поддерживать его психологические атаки из-за решетки «аквариума», и только дорогой адвокат в замшевом костюме, пошитом на заказ, будет вставать с места и, светя макбуком за двести тыщ, языком формальной логики объяснять, почему судья обосрался, не особо осознавая, что в глобальном смысле обосрались они все, еще когда выбрали профессию юриста.

Второй тип «аквариумных рыбок»: «ехидные». Рецидивисты, как правило, именно такие. Они знают, что на скамье подсудимых рассчитывать уже особо не на что – если дело попало в суд, то судьба их в общем-то решена, вопрос лишь в обмене пары-тройки лет лишения свободы на хорошее настроение судьи. Его можно обеспечить разными способами, самым действенным из которых было заткнуться и только подтрунивать над толстым прокурором, который с высоты своей должности и квартиры внутри Третьего транспортного кольца просит лишить «ехидного» работы и семьи еще лет на семь. При этом «ехидные» знают, как вести себя с операми и следаками так, чтобы без относительных увечий и отягчающих обстоятельств добраться до окончания производства.

Наконец, третий тип: «покорные». Когда Марина читала в школе «Процесс» Кафки, больше всего ее возмущало, как спокойно Йозеф К. погибает в конце: ведь он почти не оказывает сопротивления палачам. Это потом она поняла, много позже, будучи помощницей следователя: всегда наступает момент, когда человек ломается. Необязательно это происходит в результате «профилактических мер»: иногда сама мысль о дальнейшем сопротивлении вызывает у реципиента мучительную боль и ощущение невероятной усталости. Фактор предельно индивидуальный: кто-то и после нескольких допросов с применением «мер профилактики» не ломается, а кого-то сама мысль о визите следователя пугает, и он сам приходит с повинной в ОВД, лишь бы всё это поскорее закончилось.

А «покорный» признается в чем угодно. Потому что это проще, чем сидеть многие часы в кабинете следователя или дознавателя, выбрасывать в мусоропровод очередные порванные конверты с повестками, вести долгие разговоры на кухне с выключенным светом. Да к тому же кажется, что, если