Три мушкетерки - Арина Ларина

– Так им, наверное, есть что показывать, – мрачно предположила Кочерыжкина. – А мне нечего.

– Анна, ты обязана использовать шанс!

– А вам-то это зачем? – обозлилась Аня. Надеть ей было нечего, перспектива повеселить собравшихся своей убогой внешностью тоже не вдохновляла.

– Из человеколюбия, – подумав, пояснила секретарша. И на ее физиономии проступили гордость и абсолютное довольство собой. Вероятно, она млела от избытка самоуважения и осознания собственной бескрайней доброты.

– Ладно, хоть поем, – пробормотала Аня, нехотя запихивая приглашение в полиэтиленовый мешок, заменявший ей сумку.

Человек – животное, которое ко всему привыкает. И к хорошему, и к плохому. Пинки и тычки судьбы тоже со временем можно научиться воспринимать как должное. Любого, даже самого сильного индивидуума можно запросто превратить в покорную скотину, подставляющую тощие бока под удары судьбы.

Аня никогда не была сильной. Ее ломали, и она покорно ломалась, крошась в мелкую труху нереализованных надежд и убогой безысходности. Нет денег, нет внешности, нет перспектив, нет шансов…

Отца она не помнила. Конечно, по логике, в маминой жизни должен был быть некий мужичок, расщедрившийся на один сперматозоид, но то ли исходные данные у него оказались жалкими, то ли судьба у Ани была такая – взять от обоих родителей все самое плохое, – так или иначе девушка не уродилась.

«Не уродилась» было любимым словом бабушки, сокрушенно качавшей головой и жалостливо утиравшей слезящиеся старческие глаза замусоленным платком. На внучку она всегда смотрела как на юродивую и сочувственно бормотала:

– Вот бедолажка.

Пока Аня была маленькой, ей казалось, что бедолажка – это что-то вроде ее старого плюшевого медведя с двумя лапами вместо четырех, торчащей вместо носа ниткой и одним глазом. Она и себя видела таким же покалеченным жизнью мешком с опилками.

Мама тоже оптимизма не добавляла, вбивая в послушную Анечку простую и очень верную, как представлялось родительнице, истину: с такой внешностью ловить в этой жизни нечего. Маме, наверное, не хотелось, чтобы дочь выросла и разочаровалась в своих мечтах, поэтому и мечтать ей категорически не позволяла.

Если мешок слишком туго затянуть с одной стороны, то с другой он может лопнуть.

Так и случилось с Анечкой.

Чем больше ей вдалбливали мысль о собственном убожестве, тем ярче становились ее мечты и фантазии. Она придумала себе иной мир, другую жизнь, где не было места жалкой, бедно одетой, прыщавой тинейджерке. Там она была всем королевам королева, и именно возможность ухода в свой мир, наверное, и позволила Ане не сойти с ума под гнетом окружающей действительности. А действительность давила и плющила, превращая судьбу в выжатый капустный лист.

Комплексы сжирали ее, как голодная гусеница, вгрызающаяся в свежее яблоко. Содрогаясь от обиды и несправедливости и до истерических судорог опасаясь, что ее переживания однажды раскроются, Аня сначала робко, а потом смелее принялась подшучивать над своим несовершенством. Она просчитала все верно: если человек сам над собой смеется, то окружающим уже не поупражняться в остроумии на этой территории.

Но в душе Анна еще ждала, что хоть кто-нибудь возразит, замашет руками, ужаснется тому, что она про себя говорит, начнет спорить. Она ждала, что кто-нибудь разглядит хотя бы ее измученную и прекрасную душу под невзрачной блеклой оболочкой. Но никому не было до нее дела.

Четыре года назад на выпускном Аня загадала: если хоть кто-то скажет ей, что еще не все потеряно, что все неправда, тогда, может быть…

Чего не может быть, того никогда и не будет.

Чуда не произошло.

В жизни чудес не бывает. Пакости – это да, сколько угодно, а вот чтобы от фортуны отломился кусок позитива – это не для таких, как Аня Кочерыжкина.

– Симпатичное платьице, – умилилась мама, выглядывая из-за Аниной спины и поправляя пожелтевшие рюши на заношенном воротничке.

Чудовищное платье, серое, в горошек, словно старая, зажившаяся на этом свете моль, выползшее из шестидесятых годов, могло привести в восторг лишь человека с нездоровой психикой.

Аня устало покосилась на родительницу. Сколько она себя помнила, в маминой жизни никогда не появлялись мужчины, даже намека на какого-то удаленного кавалера не возникало. И Анна стала бояться, что отсутствие мужчин чревато не только прыщами, но и перспективой превратиться в такую же полусумасшедшую старуху, как ее мать.

По дороге на вечеринку Аня Кочерыжкина, как всегда, переключилась на иную реальность. В последнее время она все чаще эти реальности путала, не сразу ориентируясь, на каком она свете, и вызывая недоумение у окружающих. Иногда Аня подозревала, что тоже, как и мама, тихо сходит с ума. И мысли эти оптимизма не прибавляли.

– Девушка, у вас карточка? – крикнул над ухом злой и раздраженный мужской голос.

В мечтах Аня ехала вовсе не в переполненном троллейбусе, а в роскошном лимузине. Рядом маячил смутный, не продуманный до конца образ спутника. Этот образ оставался туманным и неоформленным на протяжении последних нескольких лет, поскольку Ане Кочерыжкиной было абсолютно наплевать, каким будет ее первый мужчина. Лишь бы вообще был. Когда шансы равны нулю – не до разборчивости.

Аня не сразу сориентировалась, успев даже мельком пожалеть побитого жизнью кондуктора. Наверное, нестарому еще мужику не доставляет удовольствия кататься целыми днями в троллейбусе и вылавливать «зайцев». Получается, его судьба тоже не особо осчастливила. Именно поэтому Аня, взглянув на кондуктора кротким взглядом умудренной жизнью доброй феи, ласково протянула:

– Зачем вы так? Жизнь прекрасна. Давайте будем добрее друг к другу.

– Добрее? – желчно переспросил мужик и с удовлетворением старого мазохиста подытожил: – Значит, «зайцем» едем. Ты у меня сейчас тут поюродствуешь! А ну, покажь карточку!

Ближайшие пассажиры тоже не оценили пассаж Анны про добродетель и человеколюбие.

– Человек цельными днями тут крутится как белка в колесе, а она еще издевается, – прошамкала благообразная бабулька в криво повязанном платке.

– Да сектантка это, – поджала тонкие губы чернобровая дама лет пятидесяти. – У меня самой соседка такая. Была. Все про птичек да про свет щебетала. А потом мужа зарезала.

– Вашего? – заинтересованно влез в разговор дед с испитым лицом, выдохнув в весеннюю атмосферу троллейбуса густой запах перегара. – Вот горе-то! Небось теперь в хозяйстве и гвоздь забить некому!

– Вот еще! – Чернобровая брезгливо отодвинулась. – У меня в жизни никакого мужа не было. Не хватало еще содержать в квартире грязное, жрущее и пьющее животное!