Соловьи поют, заливаются - Михаил Успенский

Тотчас же Карандафиди поинтересовался, дозволено ли все это цензурою.

- Дозволено, коли кажут! - поспешил заверить его Платон Герасимович. - А что кордебалет будет несколько... неглиже, так мы с вами нынче на масленой видели и не такое!

Общий возглас изумления раздался, когда стекло озарилось голубым сиянием. За стеклом показалось человеческое лицо, губы на нем шевелились!

- Это чтец-декламатор, - объяснил Платон Герасимович. - Скоро и водевиль начнется. Слушайте, господа!

Читатель, прошло много лет, но минуты этой не забыть мне до гробовой доски. Сейчас, слава Богу, времена другие, и можно хотя бы намекнуть на то, что мы услышали в тот вечер. Чтец-декламатор читал послание Александра Сергеевича Пушкина, обращенное... впрочем, порядочный человек понимает, к кому. Тогда эти звучные строки для многих были еще внове...

- А обещали неглиже, - обиделся престарелый князь Рюхин, когда преступная декламация кончилась.

На Платона Герасимовича было страшно смотреть: руки его дрожали, челюсть отвисла. Полицмейстер Карандафиди взял стул и мощными ударами разрушил ящик.

.......................................

Платона Герасимовича увезли с курьером в Петербург, и более никто его уже не видел. Верный его личарда Матвейка разделил судьбу своего господина. Песню про соловьев запретили. Остатки ящика облили святой водой и бросили в полынью, как и советовал господин Корефанов. Под старость лет мы сошлись с ним коротко. От него я и узнал все подробности этой истории. Должен присовокупить, что Корефанов смотрел в ящик с гораздо большею пользою, нежели бедный Головачев.

- Друг мой, - говаривал он мне подчас. - Иногда мне кажется, что в ящике этом можно было увидеть грядущее...

- Каково же оно, грядущее? - спрашивал я. Вместо ответа он глубоко вздыхал и затягивался трубочкой. И я начинал представлять себе, что в грядущем все будут сидеть вечерами дома, смотреть водевили, не ходить в собрания, не разговаривать вот этак запросто, не видеть природы вокруг себя... Страхами этими я делился с Корефановым. Он только посмеивался.

- Ну, не так уж мрачно, - говорил он. - Не одни же там водевили. Вспомните-ка тот вечер...

- И он начинал звонким, совершенно не старческим голосом читать послание Пушкина, и странно звучало оно в устах глубокого старца в черном шлафроке.

Суди сам, читатель, можно ли поверить во всю эту историю. Все свидетели уже покинули земную юдоль. Остались только стихи. Я тоже часто твержу их про себя.

Взойдет ли? Бог весть...

1978 г.