Мальчик, который упал на Землю - Летт Кэти

У него-то эмоции в кулаке, а голос рубленый и четкий, как у командира эскадрильи из фильма про Вторую мировую.

Мы ехали домой из больницы в онемелой тишине. Джереми высадил нас и помчался в контору, оставив меня один на один с Мерлином и его диагнозом.

Наш сухопарый анорексичный георгианский дом в Лэмбете, который мы купили по дешевке, «восторг реставратора» – шутка из мира недвижимости, означающая полную разруху, – пьяненько нависает над площадью. Такой же, как и прочие на улице, – по стилю, по отделке, по оградкам, по цветочным ящикам, если не считать мальчика внутри. Мой сын сидел на полу и, слегка раскачиваясь, катал пластиковую бутылку взад-вперед, не замечая мира вокруг. Я сгребла его в охапку и прижала к себе, размазав горячую кляксу по щеке. И тут меня накрыло муками самоедства.

Может, я съела что-то не то, пока ходила беременная? Домашний творог? Суши?.. Стоп, стоп! Может, я не съела что-то то? Может, тофу без консервантов?.. А может, переедала? Я не просто ела за двоих, я ела за Паваротти и все его обширное семейство... Может, бокал вина в последнем триместре? Может, единственный мартини, который я выпила у сестры моей Фиби на свадьбе? Может, я не пила того, что надо? Свекольный сок с мякотью?.. Может, краска для волос, которой я освежала шевелюру, когда та от беременности обвисла и поблекла? А – ой, господи! Минутку. Может, это все-таки не из-за меня?.. Может, это нянька уронила его головой? Может, в садике бойлер подтекает угарным газом?.. Может, мы слишком рано взяли его в полет – на каникулы в Испанию – и порвали ему евстахиевы трубы, у него случился припадок и мозг повредился?..

Нет. Все дело в том унынии, что я излучала, пока его носила. Мерлин получился внеплановым. Он возник спустя два года после женитьбы. Хоть перспектива родительства нас будоражила, мне чуточку не нравилось неожиданное вмешательство в наш затянувшийся медовый месяц. Всего раз в жизни хотелось мне быть на год старше – в тот год, когда я забеременела. Я, очень мягко говоря, не прониклась моментом – делала вид, что ничего не произошло. Не наводила фэн-шуй на собственную ауру в классах по йоге, не пела под музыку китов, как Гвинет Пэлтроу и компания. Я стенала и жаловалась, я оплакивала свою умирающую талию. Особенно учитывая, что я просадила зарплату за целую неделю на кружевное белье, приуроченное к нашей годовщине. Я рассказывала всем вокруг, что «беременным нужны не доктора, а экзорцисты». Деторождение представлялось мне глубоко сигорни-уиверовским. «Выньте этого чужого у меня из живота!» Мог ли избыток ядовитого черного юмора повлиять на гены моего мальчика?

Стоп, стоп. Может, трудные роды? Почему роды называют «произвести на свет»? Производят колбасу. Гайки. Пиццу. Веселый шум. Я же приволокла его на свет. Щипцы, отсос, эпизиотомия... Я, кажется, сказала врачу, что теперь знаю, почему так много женщин умирает в родах, – это безболезненнее, чем жить дальше.

А может, беспечные фразы, которые я бросала маме в родильном отделении, когда мы глазели на сморщенный синюшный мячик, который я только что привела в мир? «Я родила ребенка, но, кажется, не своего».

Я никак не находила себе места. Время от времени прекращала беспокоиться – меняла подгузники, обычно – ребенку. Но со Дня Диагноза шли недели, и через мою психику пролегла пропасть вины величиной с разлом Святого Андрея, а с ней отросла оградительная любовь, как у львицы: когти подобраны, выжидает, сторожит. Я обцеловывала всю пушистую мягкую голову своего сына. Он сворачивался клубочком у меня на руках. Я прижимала его к себе и курлыкала. Смотрела в его прекрасные синие глаза и отказывалась верить, что они ведут в пустоту. Врач упростил его до черно-белого термина «аутизм». Но призма моей любви купала его в чудесных ярких красках.

Я должна его спасти. Мерлин и я – против всего мира.

Глава 2

Планета Мерлин

Можно закрывать глаза на что угодно, и оно тогда исчезнет само, – я свято верю в это. Мое слепое техническое око презрело Фейсбук и Твиттер. Я осталась безучастной к «сугубо белковой» диете, макарене, нелепым кроссовкам-масаи, юбкам-баллонам и эсперанто. Если хорошенько подождать, любые задвиги задвинутся. Но к Диагнозу Мерлина такая логика неприменима. Из этого ему не вырасти.

Никакого выбора у меня не было – только начать путаное движение по лабиринту социальных работников, логопедов, трудотерапевтов, ведущих детских психологов. Весь следующий год я лазила по горам и долам в нескончаемом поиске специалистов. Те были всех мастей – от врачей министерства здравоохранения, что заперты в закопченных викторианских мавзолеях, выстланных фланелью пыли и залитых вонючим антисептиком по всему линолеуму, до частных клиник на Харли-стрит, при плексигласовых журнальных столиках, заваленных подшивками «Сельской жизни»[10]. Меня воротит думать, скольким их детям я обеспечила юридическое образование. (Навещая частного доктора, хорошенько запомните, где оставили машину, потому что, скорее всего, ее придется продать, чтобы оплатить астрономические счета.)

Мой сын сдал такое количество анализов, что, наверное, думал, будто его берут в элитную спецмиссию на Луну. Приходилось держать Мерлина, пока его меряли, взвешивали, слепили фонариками, тыкали, мяли, прослушивали и кололи шприцами, хотя он в припадках отчаяния извивался всем телом и безутешно рыдал.

И да – постоянная борьба за невозмутимость собственного взора, хоть я умирала внутри, слушая, как на него навешивают ярлыки: диспраксия, дислексия, дисфазия, афазия, расстройство внимания, сенсорная дефензивность, синдром ломкой Х, хромосомные аберрации... Выяснилось, что аутизм – лишь верхушка его диагностического айсберга. Как же все это распалило мою любовь к странному сыночку.

Прием за приемом в государственных учреждениях, набитых гримасничающими психами, социальные работники сообщали мне, что быть матерью ребенка с аутизмом – испытание, зато какое захватывающее... С тем же успехом капитан «Титаника» мог бы рассказывать пассажирам, что их скоро легонечко макнет в морюшко. Быть матерью ребенка с аутизмом и прилагающимися так же просто, как украсить банановым муссом летящий бумеранг.

Уход в отказ – первая стадия, и несколько лет я наматывала круги по тропам нетрадиционной медицины. Я испробовала все – от черепного массажа до чистки кармы, до прочих областей научного знания, основанного на медицинской идеологии, которую исповедовали неукоснительно и методически доказывали Голди Хоун[11] и другие широко известные светила.

Следом пришел гнев – в основном на карикатурно торжественных образовательных психологов на манной каше и их лица, выразительные в своей невыразительности. Опознать эксперта можно по планшетке. Чтобы родитель сумел расшифровать, о чем вообще говорят планшетконосители, его необходимо снабжать наушниками – вроде тех, что выдают в ООН.

«Какой потрясающий ребенок» расшифровывается как «он умственно недоразвитый».

«Какой самородок» означает «в жизни не видывал настолько отсталого ребенка».

«Ваш сын так по-особому интересен» переводится как «ваша жизнь – псу под хвост, насовсем, так что можете прямо сейчас подавать на усыновление».

Я огрызалась на всех планшетников, жонглеров эвфемизмами. «Давайте завершим развешивание макаронных изделий по моим внешним слуховым органам и перейдем к геометрическому центру любого разговора, а? Сможет ли мой сын когда-нибудь жить нормальной жизнью?»

«Что вы подразумеваете под “нормой”?» – спросила меня социальный работник с юркой живостью хорька. У нее дергался глаз, она грызла обкусанные ногти, и у меня возникло подозрение, что между социальным работником и социопатом грань очень тонка.

Я рикошетила от психологов к специалистам по биологической обратной связи и другим полудуркам от нуво-вуду, покуда моего собственного внутреннего ребенка не укачивало до блева, а Джереми с головой ушел в работу. Когда Мерлин только родился, мой муж был совершенно одержим. Днями напролет он гулил и тетешкал нашу детку, покрывая поцелуями его пухлый животик, теплый, как свежая булка. Джереми, единственный ребенок в семье, счастливо объявил, что желает завести еще троих, четверых... нет, пятерых детей. Через день брал выходные, на работу уезжал поздно, а возвращался рано и весь светился от радости.