Ребенок - Александр Амфитеатров

Эта бесѣда съ докторомъ вспомнилась ей теперь. Она нахмурилась и ничего не отвѣтила Иванову.

Василій Ивановичъ взялъ въ руки свою шляпу и повертѣлъ ее въ рукахъ.

— Теперь послѣдній вопросъ, — сказалъ онъ, — гдѣ мой ребенокъ?

— Здѣсь, въ Петербургѣ.

— Зачѣмъ вы привезли его сюда?

— Затѣмъ, что я его люблю и хочу иногда видать.

— Онъ у кормилицы?

— Да.

— Я могу его видѣть?

Марья Николаевна задумалась.

— Я не смѣю отказывать вамъ въ этомъ правѣ… вы отецъ; но зачѣмъ? Я не уступлю вамъ его!

— Да? Вы такъ привязались къ этому… плоду безумія и насилія? — горько попрекнулъ онъ.

— Да. Мнѣ все равно, какъ онъ явился. Я выносила его. Я.мать.

— Дайте же мнѣ взглянуть на него.

Марья Николаевна пожала плечами.

— Хорошо. Пойдемте. Я не успѣла еще найти квартиру для мамки. Она въ меблированныхъ комнатахъ.

— Сейчасъ итти?

— Да. Лучше все кончить сразу, чтобы больше не встрѣчаться…

— Пусть будетъ по вашему!

Черезъ четверть часа они вошли въ довольно приличныя меблированныя комнаты. Кормилка, уродливая баба съ добрымъ и глупымъ лицомъ, дико оглядѣла Иванова и, по приказанію Марьи Николаевны, вышла. Ребенокъ — здоровый, крѣпкій, какъ кирпичъ, толстый и красный, — лежалъ на подушкахъ, сложенныхъ на большомъ мягкомъ креслѣ. Онъ спалъ крѣпко и съ наслажденіемъ, какъ умѣютъ спать только грудные ребята.

— Вотъ! — сказала Марья Николаевна довольно мягко, съ безпредѣльною лаской глядя на ребенка.

Ивановъ, обогрѣвшись, чтобы не принести ребенку холода, на ципочкахъ подошелъ къ подушкамъ. Умиленное выраженіе расплылось и застыло у него на лицѣ, просвѣтленномъ, несмотря на недавнюю печаль.

— Можно его поцѣловать? — прошепталъ онъ.

— Проснется… — нехотя отвѣчала Гордова.

Но Василій Ивановичъ уже нагнулся и поцѣловалъ ребенка въ лобъ. Мальчикъ сморщилъ носъ, но пребылъ въ прежнемъ безмятежномъ состояніи.

— Какъ вы довезли его двухмѣсячнаго? такой маленькій!

— Онъ спокойный.

— Мамка эта съ самаго начала его кормить?

— Да. Хорошая женщина.

— По лицу замѣтно. Какъ же дальше-то съ нимъ быть?

— Думаю найти ему помѣщеніе… поселить съ мамкою.

— Прямо въ чужія руки? Эхъ, мальчишка бѣдный!

Онъ склонился надъ ребенкомъ… Марья Николаевна сурово посмотрѣла на него, открыла ротъ, хотѣла что-то сказать, но остановилась и, рѣзко отвернувшись, принялась глядѣть въ сторону. Ивановъ поднялъ на нее влажные глаза.

— Вы что сказали?

— Я ничего не говорила. Хотѣла только… да лишнее!

Онъ опять обратился къ ребенку. Марья Николаевна въ волненіи прошлась по комнатѣ.

— Мнѣ такъ хотѣлось самой кормить его, — сказала она внезапно.

Ивановъ сочувственно кивнулъ ей головой.

— Нельзя! Незаконный… репутація не позволяетъ… — раздраженно продолжала она. — Экій бѣднякъ съ перваго дня рожденія!.. И такъ на всю жизнь… безъ отца, безъ матери! Не признаю же я его своимъ: смѣлости не хватитъ… Быть можетъ, когда-нибудь замужъ задумаю выйти, — кто меня съ нимъ возьметъ? Кому онъ нуженъ? Несчастная звѣзда освѣтила насъ съ нимъ!

Ивановъ молчалъ и все глядѣлъ на ребенка.

— Онъ на васъ похожъ… вотъ что я хотѣла сказать! — сердито бросила ему Марья Николаевна.

— Развѣ? — радостно проговорилъ Василій Ивановичъ.

— А вы не видите сами?

Какая-то новая струнка задрожала въ ея голосѣ. Она сама но знала, что творится съ нею; тепло лилось ей въ душу изъ этой дѣтской постельки, умиротворяло ея гнѣвъ, ненависть и презрѣніе; голосъ чувственной брезгливости внезапно замолкъ. Ей нравилось стоять у изголовья спящаго ребенка, что Ивановъ сидитъ надъ нимъ съ такимъ честнымъ, преданнымъ, отцовскимъ лицомъ; нравилось сознавать, что, пока они двое здѣсь, ребенокъ не одинокъ въ громадномъ свѣтѣ и не беззащитенъ.

— Что съ нимъ будетъ! что съ нимъ будетъ!.. — воскликнула она, всплеснувъ руками.

Ивановъ подошелъ къ ней.

— Вы его очень любите, Маня. Я тоже.

Она смотрѣла въ землю.

— Не женатые и во враждѣ другъ съ другомъ, что мы можетъ сдѣлать для него, Маня? Погубимъ.

Она молчала.

— Выходите за меня замужъ, Маня! Пусть я не буду мужемъ вамъ, но помогите мнѣ спасти ребенка.

Она взглянула на него, какъ спросонья:

— Я была неправа… — сказала она тихо.

— Когда Маня?

— Погодите… я говорила, что у насъ съ вами нѣтъ ничего общаго… Я ошиблась: надо сказать — не было… теперь есть… Послушайте!

Она схватила его за руку.

— Простите меня: я, дѣйствительно, разлюбила васъ… Но мнѣ начинаетъ казаться, что я была не права, что я не имѣла права этого дѣлать… и во всякомъ случаѣ не имѣла права гнать васъ отъ себя теперь… Мы съ вами не подходящіе другъ къ другу люди, но случай-ли, другое-ли что соединили насъ, къ сожалѣнію, навсегда. Я мать, вы отецъ… между нами этотъ ребенокъ: чужими мы уже не можемъ стать; можемъ стать врагами — чужими нѣтъ…

— Я тоже думаю, — спокойно сказалъ Ивановъ, — когда вы заговорили, что если выйдете за меня, то будете мнѣ врагомъ, тутъ я и подумалъ…

— Да… Мы можемъ ненавидѣть другъ друга, у насъ могутъ выходить ужасныя сцены, а мы все таки свои… Какъ это странно!.. Меня удивило, что, послѣ нашего объясненія, мы такъ мирно и тихо стоимъ здѣсь возлѣ кроватки… Послушайте! Неужели вы можете меня любить послѣ нашего разговора?!

Василій Ивановичъ задумался.

— Право, не знаю, Маня. Прежняго, кажется, не будетъ, но… я знаю одно: намъ нельзя разстаться, — нечестно будетъ… и я не хочу разставаться.

— Долгъ?

— Да… долгъ и человѣчность.

Она покачала головой.

— Ахъ, что мнѣ дѣлать?!

— Выходите за меня замужъ, право… Клянусь вамъ, я но буду докучать вамъ своей любовью, вы отбили у меня охоту къ этому. Даю вамъ слово: это предложеніе — уже не вамъ, а нашему мальчику… нельзя, чтобъ онъ остался безъ отца и былъ матери…

Марья Николаевна строго взглянула ему въ глаза.

— Вы даете мнѣ слово, что не будете предъявлять на меня никакихъ правъ?

— Да… до тѣхъ поръ, пока вы первая не сдѣлаете шага на встрѣчу мнѣ. Не безпокойтесь: какъ я ни смиренъ, у меня есть и характеръ, и самолюбіе… А вы меня очень оскорбили.

— Хорошо. Тогда я согласна. Я довѣрюсь вамъ. Вотъ вамъ моя рука.

Она печально улыбнулась.

— Сердца, извините, не могу предложить… Оно молчитъ…

— И за то спасибо: еще полчаса тому назадъ оно кричало противъ меня… И такъ начинать разводъ?

— Да… — съ усиліемъ выговорила Марья Николаевна и, подойдя къ окну, стала смотрѣть въ надвигавшіяся петербургскія сумерки.

— А все-таки не люблю… противно мнѣ… Исполнить долгъ хорошо… только это никого еще не наградило счастьемъ… Кончена моя жизнь!… Прощай молодость! — подумала она, и слезы потекли по ея щекамъ.

1911