День чудес - Виталий Павлов

— Он улетел.

— Я так всегда ждала его появления. Он приходил, когда было очень плохо. Приходил и летал.

И и с ним, а теперь я с тобой? Ведь мы с тобой тоже должны полететь?

Должны, — он разворачивал сверток. Два крыла трепетали в его руках.

…Солнце откуда-то снизу начало подкрашивать небо, начинался день.

Крылья стремительно падали к морю, беспомощно вращаясь, но возле самой воды вдруг распрямились, вздрогнули и, набирая высоту, полетели над просыпающимся южным городом.

Камень с дырочкой

— Два пирожка и мыло, пожалуйста.

Фарфоровая продавщица с недовольным выражением лица плюхнула передо мной на страницу из «Огонька» товар. Пирожки были холодные и вялые, как уши охотничьей собаки, а мыло большое и красное, как кирпич. Я думал брать пиво или нет. Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Рядом стоял человек с белым водоворотом волос вокруг розовой лысины. Он улыбался.

— Ну что, скалиться долго будете? Вы мне очередь задерживаете! — бесстрастно сказала продавщица и сунула в нарисованный рот леденец.

Я обернулся еще раз. Никакой очереди не было, только этот человек. Он смотрел на меня и улыбался, как старому знакомому.

— Вы что-то хотели?

Он кивнул в ответ, затем поднял руку и раздвинул большой и указательный пальцы. Я все понял.

— Водочки?

Он еще раз улыбнулся и кивнул.

— Сто грамм «столичной», пожалуйста.

— С этого надо было и начинать! — опять зарычала продавщица. — А то мыло ему подавай! Руки перед едой мыть собрался!

Она взяла бутылку, мерный стаканчик и, глядя сквозь него на люстру, нацедила под риску. В это время я смотрел на мыло и не мог понять зачем я его купил. Дома было мыла сколько угодно. Продавщица придвинула граненый стакан с мокрым рублем и слипшимися копейками ко мне.

Я взял сдачу, стакан, и мы отошли за столик в углу зала.

— Ваня, — человек протянул руку.

Я молча пожал ее и в этот момент впервые подумал, почему это вдруг я поставил «сто грамм» совершенно незнакомому человеку. Между тем Ваня отломил половину пирожка, улыбнулся своей обвораживающей улыбкой, поднял стакан и вылил по содержимое в глубину себя.

— Вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь…

Ваня взял вторую часть пирожка и утопил ее в выпитой водке. Потом вытер руки о пиджак и сделал мне рукой знак внимания.

Я тоскливо смотрел на его засаленный пиджак, потертые брюки с воздушными флягами на коленях и ждал, что будет дальше. Ваня долго шарил по карманам и, наконец, где-то на дне внутреннего кармана нашел, что так долго искал, и, как это делают фокусники в цирке, показал мне.

Это был всего-навсего обычный камень с дырочкой посередине.

— На счастье! — выдохнул он и вложил подарок мне и руку. — Пока! — Ваня растворился в полумраке.

Я разжал кулак. Камень был круглый и очень теплый, как живой.

«На счастье… Какое уж тут счастье! Уже за тридцать, поэтом не стал, в начальство не пробился, в писке задолжников за квартиру моя фамилия стоит первой, сам глажу брюки… На счастье…»

Продавщица сняла белую куртку и из фарфоровой превратилась в бронзовую. Она ходила от стола к столу и собирала стаканы в большой синий пластмассовый таз. Я стоял, а камушек по-прежнему грел кусок моей ладони солнечным теплом.

— Ну что, расколол тебя Ванька? Небось камень дал, счастье обещал? Мне вон тоже наобещал непьющего… Где оно счастье-то? — Продавщица вдруг резко повернулась, зазвенела посудой, буркнула «заканчивайте» и скрылась в дебрях ящиков со стеклянной тарой.

Я вышел на улицу. Снег облепил дома, приглушил звуки. Машины урчали, как коты, которым чешут животы. Только сейчас я понял, каким нелепым был костюм у этого Вани. Пиджак, брюки, клетчатая рубашка с расстегнутым воротом и красные; сандалеты. От одного воспоминания у меня возникло такое чувство, будто снег попал мне под рубашку.

— А мне, знаете, не холодно, привык… — сказал, кто-то и похлопал меня по плечу. Я обернулся, но сзади никого не было. Зато впереди мелькнула знакомая фигура в засаленном пиджаке. Ноги, обутые в красные клеенчатые сандалеты, утопали в снегу по щиколотку. Он повернул за угол.

Я побежал скользя, с трудом удерживая равновесие. Вот и угол дома. Тут же что-то мягкое уперлось в меня, кто-то вскрикнул. Рядом охнула разбитая бутылка. Впереди улица была пуста.

Мы оттолкнулись друг от друга, и меня бросило в жар.

— Ты?! Черт возьми! Не может быть! Ведь сколько лет?

— Сколько?

— Я звонил… Слушай, тогда все как-то по-дурацки получилось… Страшно глупо все. Ты прости… Я все понял. Я был все это время один, думал… И все понял…

Молочные брызги зацепились за штанины и блестели жемчужинами.

— Ты прости, пожалуйста, разбил бутылку.

У меня, кажется, дома тоже есть… Ну скажи что-нибудь…

Я почувствовал в своей руке что-то теплое. Камень! Вот оно счастье, в двух шагах от меня. Близкое молчаливое счастье в лохматой шубе.

— Ну, рассказывай, где ты была все это время?:

— Нигде… Дома, — она пожала плечами. — Я слышала о тебе. Думала, ты придешь. Потом пошла в магазин и встретила тебя. Никогда не ходила по этой улице. Сама не знаю, почему пошла именно сюда. Мне показалось…

— Нет, тебе не показалось. Мы сейчас же едем ко мне. Навсегда! Я больше не выпущу тебя!

Я выскочил на середину улицы:

— Такси! Такси!

…На кухне нудно капал кран и уличный фонарь заглядывал в окно из темноты улицы. Сейчас я точно знал, что мы никогда не расстанемся.

— Мне пора.

Я вздрогнул и подумал, что сплю.

— Мне пора-а… — Она стояла в дверях, и сигарета окрашивала левую часть ее лица в кирпичный цвет. — Я возьму бутылку у тебя в холодильнике. Надо же что-то показать мужу. Вот и сходила за молоком…

Дверь клацнула языком замка и замкнула пустоту. Я лежал в темноте комнаты, а свет фонаря наложил на меня крест оконной рамы.

Потом стало темно. Что-то большое заслонило свет, что-то стукнуло в окно. Я накинул одеяло встал. Фонарь погас. Я придвинулся вплотную к стеклу и чуть было не вскрикнул. С той стороны на меня смотрел какой-то человек. Я чиркнул спичкой и совсем потерял способность соображать. На заснеженном бордюрчике окна пятого этажа сидел Ваня.

— Дай закурить, — он протянул руку в форточку!

— Может, зайдешь?

— Да нет. Я тут вообще-то случайно. Решил узнать, как твои дела…

— Как сажа бела…

— Ушла, значит?

— Значит.

— Ну, а ты что?.

— А, что я! Слушай, Ваня, может зайдешь все-таки? Сидишь там неизвестно как.

— Это тебе неизвестно. А мне все известно, и зря ты ее отпустил. — Он пожал плечами, бросил вниз окурок. — Камень-то смотри не теряй!

Я закрыл форточку. Снег плавно ложился на снежно отпечатки резиновых подошв. Через минуту от них остались небольшие вмятины, прикрытые белым пушком. Я взял трубку, накрутил диск.

— Я знала, что ты позвонишь, — голос был где-то рядом, — я ждала…

В трубке что-то затрещало.

Я проснулся от телефонного звонка.

— Вы что заболели? — спросил женский голос, к испорченный официальностью. — Нет? А почему тогда не на работе?

Потом меня вызвали к начальнику отдела.

— Мы вас попросили написать заметку в стенгазету…

Я кивнул.

— И что вы написали?

— Но ведь я никогда не писал заметок, и вообще…

— Ну ладно, все бы ничего, но вот вы написали, что человек сидит на бордюре окна пятого этажа. Может быть, он монтажник? Но вы же нигде об этом не говорите.

— Потому что он не монтажник.

— Значит, правильно я не понял это место? И еще вот, почему зимой в сандалетах? Ему что, больше нечего надеть?

— Не знаю…

— Что же вы не знаете, а пишите…

— Но ведь вы же сами попросили…

— Я предупреждал, что никогда этого не делал. Так получилось…

— Да… — начальник задумался, потер лоб резинкой, которую вертел в руке. — Нет, что-то в этом, есть…

В этот момент в кабинет вошел очень знакомого вида человек. Начальник переменился в лице.

— Здравствуйте, Иван Тимофеевич… Вот вы посоветуйте. Написал наш сотрудник заметку для стенгазеты, мы попросили его…

— Я предупреждал, — сказал я.

— Да, он предупреждал, — подтвердил начальник.

Иван Тимофеевич сел на стул, взял листик с заметкой, стал читать.

— А чего, по-моему очень интересно, — сказал он и положил ногу на ногу.

За окном висели снежинки.

Я уже знал, что надо было делать. У меня было сорок пять минут обеденного перерыва. Камень лежащий в кармане, обжигал меня, как огонь глиняный горшок. Я бежал. Институт должен был быть здесь, где-то недалеко. Комната тридцать пять, это я помнил точно. Это где-то здесь. Вот тридцать три, вот тридцать четыре… А где же тридцать пять?

Как в другом здании?

Ну да! Да! Конечно, в другом здании. Как же сразу не додумался до этого?! Ее комната, конечно, должна быть в другом здании. Вот ее комната Вот номер пятьдесят три, а напротив — тридцать пять.