Пропавшие без вести - Виктор Федотов

Как же давно это было! А может, вот эта горьковатая полынная степь с подрагивающим над ней маревом, и река за спиной, в тридцати шагах, и невысокий холм впереди, за которым слышится шум мотора, может, это так, мираж? И стоит только крепко зажмурить глаза и вновь открыть, как все пропадет, сотрется? И опять он, Ратников, очутится в родной своей стороне?

Ратников утер ладонью потное лицо. «Что это я? Накатит же такое!» Солнце над головой накалилось добела, нещадно пекло, хотелось пить, окунуться в реке — она была почти рядом, за спиной. Но он знал, что не спустится к воде — не до того, и торопливо ощупал взглядом пологую макушку холма. Ему показалось: шум мотора раздвоился, подвинулся ближе. И тогда он стал тщательно готовить последний автоматный диск и единственную противотанковую гранату, потому что уверен был — не трактор шумел там, за холмом.

— Панченко! — крикнул Ратников вправо, высунувшись из своего окопчика. — Слышишь чего-нибудь?

— Тебя слышу, товарищ старшина второй статьи! — донеслось в ответ.

— Не про то я! — отмахнулся Ратников. — Шум, спрашиваю, слышишь?

— Нет, никакого шума, товарищ старшина второй статьи!

— Что ты свое заладил: второй статьи, второй статьи? Далась она тебе, эта статья!

— Так по уставу, товарищ старшина второй статьи, — долетел голос Панченко. Но сам он не показывался над окопчиком: трудно было ему, должно, подняться — ранило его очередью в ноги в последней схватке.

«Вот дьявол тугоухий! — беззлобно выругался Ратников. — Мать тебя, что ли, уставом кормила?» Он знал эту привычку Панченко называть всех, начиная со старшего краснофлотца, непременно по званию и обязательно со словом «товарищ». Еще на сторожевом корабле, откуда они вместе были направлены в морскую пехоту, Панченко многих удивлял этой своей странной привычкой, а здесь она и вовсе уж была ни к чему, но он, упрямый этот человек, оставался ей верен.

У Панченко, как и у Ратникова, тоже единственная противотанковая граната и один диск для автомата, не совсем полный — они все это честно поделили между собой после боя, два часа назад, когда отбили последнюю, третью за этот день атаку вражеских автоматчиков. Собрали весь боезапас у четверых погибших товарищей и поделили…

Когда над пологой лысой макушкой холма стали вырастать, будто поднимаясь из-под земли, две бронированные тяжелые машины, Ратников не очень удивился, потому что другого и не ждал. Весь вопрос сейчас был только в том, сколько их — две ли, больше ли? — и пойдут ли следом автоматчики. То, что он, чуть выждав, увидел, даже успокоило его, и он, словно бы обрадовавшись, приподнялся на локте и крикнул слегка возбужденно:

— Панченко! Танки идут, видишь?!

— Да вижу, товарищ старшина второй статьи! — откликнулся Панченко с досадой. Окопчик его метров на двадцать был правее, и теперь над ним виднелась серая от пыли бескозырка.

— По одному на брата! — крикнул опять Ратников. — Ты правым займись, слышишь?

— Да слышу, товарищ старшина второй статьи!

— Ну, оратор! — обозлился Ратников. Но бескозырка Панченко уже скрылась в окопчике.

Танки на большой скорости спускались с холма, два бурых шлейфа пыли тянулись за ними, точно дымовая завеса. «Смело идут, открыто. — Ратников наблюдал за ними, чувствовал легкое волнение. — Знают, сволочи, что никого почти не осталось. Ну, ну, идите…» Он подосадовал, что полковая артиллерия ничем не может помочь им сейчас с Панченко: наверно, тащится где-нибудь по непролазной грязи — к востоку целых двое суток шли ливни, дороги развезло. Почти рядом валялась вдребезги разбитая рация, с вываленными наружу внутренностями, перепутанными, похожими на кишки проводами. Ратников с болью вспомнил о погибших четверых ребятах: совсем стригунками простились с жизнью, даже бриться пора не всем пришла, но держались как положено, по-флотски, и надо будет написать им домой, как время выберется. Как же эти четверо ребят нужны были ему сейчас!

— Панченко! Автоматчиков-то нет за танками! — крикнул он. — Повезло! Так ты правый берешь на себя?

— Правый, товарищ старшина второй статьи!

— Ну а я, значит, левый!

Ратников остался доволен: не запаниковал Панченко, голос спокойный, хотя и есть от чего выйти из равновесия — впервые с танками сходились как-никак. Да, очень нужны были ему сейчас те четверо ребят. Ну а Панченко оп крикнул так, чтобы взбодрить его. И себя, конечно. Все-таки не по себе становится, когда лишь по автоматному диску на брата да по гранате, а на тебя прут две стальные громадины. Панченко к тому же с перебитыми ногами, из окопчика ему и не выбраться в случае чего.

Чудной человек все-таки этот Панченко. Комендором на сторожевике плавал вместе с ним, Ратниковым. Только сам Ратников командиром отделения рулевых служил. Угрюмее и замкнутее Панченко не было человека на корабле. Морскую службу и само море не уважал, говорил об этом не таясь — в кавалерию просился, когда призывали. Конюхом до призыва работал, потому и тянуло к лошадям. Должно быть, немало верст проскакал он по пыльным дорогам за свою деревенскую тихую жизнь, где все было спокойно, вдоволь нагляделся на звездное украинское небо. И глубоко все это осело в его молчаливой душе, в неторопливых мыслях — так глубоко, что никакой силой не отнять у него этого прошлого, которое он не переставал вспоминать.

Когда сторожевик попал под жестокую бомбежку и разворотило палубу прямым попаданием, Панченко сбил из своего орудия самолет. Корабль, весь истерзанный, едва притащился в базу, и командование решило: он свое отслужил. Экипаж стали списывать на берег, в морскую пехоту, и самым первым изъявил желание расстаться с морем Панченко. Правда, при этом он робко спросил: «Нельзя ли в кавалерию?» Ему сказали, что нельзя, вручили медаль за сбитый самолет, и он, расстроенный, сошел на берег.

И вот судьба свела Ратникова с Панченко снова, в батальоне морской пехоты. И еще четверых парней с их корабля. Но теперь эти четверо лежат уже убитые на небольшом пятачке-плацдарме, а они, Ратников с Панченко, пока еще живы, уцелели после трех отбитых атак…

Ратников следил из своего окопчика за танками. Метров триста оставалось до них — не больше, и он прикидывал, как лучше, хитрее встретить их, хотя эта встреча ни ему, ни Панченко вовсе не была нужна. Он подумал, что если каким-то чудом удастся выпутаться из этой переделки, то сегодняшней же ночью попытается раненого Панченко переправить на тот берег, к своим. О себе он не думал.

Какая досада, что разбита рация! Было Ратникову немножко обидно и за то, что вот он со своим отделением с таким трудом выполнил приказ комбата — ночью на лодке переправился на чужой берег, захватил небольшой плацдарм и вот уже почти целый день чудом удерживает его, а батальон не может никак начать форсирование. Наверно, это произойдет только ночью. Во всяком случае, днем такая попытка делалась не раз, и все неудачно. Как только лодки с бойцами отходили от берега, сразу же начинали бить вражеская артиллерия и минометы, И били довольно точно, прицельно: похоже, участок просматривался откуда-то корректировщиком. Река вскипала от разрывов, высоко поднимались грязные, перемешанные с илом фонтаны воды, горячий воздух гудел, раскалялся, казалось, еще больше, и степные птицы взмывали ввысь от неспокойной земли, уносились прочь.

Понимал Ратников: комбат, ребята делают все, чтобы помочь им, защитникам плацдарма, но под жестоким огнем так и не могут переправиться через реку. Но знают ли на том берегу, что их осталось лишь двое, знают ли, что у них по одной гранате и неполному диску? Ратников оглянулся назад, точно мог получить на это ответ с того берега, по ничего не увидел за далекими зарослями, стоящими низеньким темным заборчиком. За эти несколько секунд он вдруг понял, как будет действовать. Самому ему проще, конечно. А вот Панченко как? Остается только ждать, когда танк сам приблизится к нему, подставит себя под удар. Такое почти немыслимо! Но другого выхода нет, и раненому Панченко ничего больше не остается, кроме этого. К великой печали своей, он, Ратников, ничем не может сейчас ему помочь.

Самому же Ратникову такая тактика не подходит. Когда он оглядывался назад, краем глаза успел уловить, что левый, его, танк взял вдруг вправо и пошел по кривой, обходом, норовя зайти со стороны. Минуту спустя и другой танк отвернул, но уже влево.

«Значит, решили зажать в клещи, — подумал Ратников, готовя гранату. — Что ж, посмотрим, что из этого выйдет. Главное сейчас — не выдать себя, не выказать». И, выждав еще с минуту, не поднимая головы, крикнул:

— Панченко! Слышь, Панченко? Ну, я пошел!

Панченко не ответил: не расслышал, должно быть.

Ратников сбросил бескозырку, чтобы не мешалась. «Надо непременно за ней вернуться, когда все кончится». И осторожно, припадая к земле, скользнул в невысокие, иссушенные солнцем заросли.