Куреневский голем (СИ) - Маргарита Сергеевна Дорогожицкая

— Откуда вы знаете?

— К нам ее привезли. Нинка с судебки рассказывала. Вот правду говорят, что Бог шельму метит.

Как обычно, я медленно соображал, а ведь мог бы догадаться, что ее муж явился в больницу на опознание. Несколько секунд я колебался, стоит ли попытаться увидеть тело, но потом покачал головой, понимая, что не хочу. С меня довольно мертвых тел, да и что я вообще затеял? Какой из меня сыщик…

— Закололи ее. Полюбовник зарезал ейный, точно говорю.

— Полюбовник? — встрепенулся я. — Она ж замужем, а лет ей уже сколько…

— Тю! Так то разве помеха? Как пить дать, полюбовник! Я ж давно заприметила, повадилась она на работу через овраг раненько так шмыгать, тайком. И от нас она ходила, хотя живет с муженьком-то в центре!

— И кто он?

— А я почем знаю, — пожала баба Маня могучими плечами и горько вздохнула. — Грешно про покойницу плохо говорить, но дрянным она была человеком. Вот ей по заслугам и воздалось…

И бабка опять перекрестилась.

— Почему?

— А то мертвые не выдержали… — загадочно пробормотала она и отвела глаза. — Она ж, падлюка, так ни за что и не ответила. Доносила она, Толик, в комендатуру доносила. Гранбергов помнишь? Их первыми сдала. Ничего, прах к праху, жаль только, что ее, паскуду, нашли, а то упокоилась бы рядом с ними…

— Не может быть… — ошеломленно выговорил я. — Что за антисоветчину вы разводите, баб Маня? Если она наших немцам сдавала, почему же ее не судили? Почему вы молчали?

— Толик, побойся бога… Кто молчал? Даже Лев Михайлович и тот пытался, а все пустое. Она ж хитрая зараза, она коммунистов-то не трогала… Евреев только беспартийных… А потом и вовсе замуж во второй раз выскочила, а он у нее шишка какая-то в исполкоме… И как наглости-то хватало, при живом муже, ты подумай! Вырядится в шубу котиковую моднявую и шурует вот на таких каблучищах на глазах у всех к хахалю, гадина подколодная! Ни стыда, ни совести! Тьфу, прости господи!

Я потеряно плелся по коридору больницы, не зная, что и думать. Пойти к майору и рассказать ему все? Но с меня подозрений это не снимет… Или снимет? Я встрепенулся и решительно направился в кабинет Льва Михайловича. Будь что будет.

— Толя? Заходи… — профессор поднялся мне навстречу. — До сих пор поверить не могу. Я же их предупредил, позвонил, неужели не успели? Сколько погибших, а сколько еще будет… Говорят, что трамвайное депо полностью накрыло… Господи, вот я старый дурак, прости! Ты Веру нашел? Она хоть жива?

— Нет… — горло предательски сжалось, хотелось разрыдаться, как в детстве. — Простите меня, Лев Михайлович. Я пытался, но меня никто не захотел слушать…

Профессор уставился невидящим взглядом мимо меня. Он сильно осунулся и явно не спал со вчерашнего дня.

— Ты невиноват… — он ссутулился. — Это все я…

— Лев Михайлович, прекратите, — я подошел к нему и обнял за плечи, усаживая на место. — Мне ваша помощь нужна. Вы Дарью Семеновну помните?

Профессор вздрогнул и поднял на меня покрасневшие от недосыпа глаза.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ее убили. К вам еще майор не приходил?

— Приходил. О тебе спрашивал. Я думал, он причинами аварии занимается…

— И ее убийством тоже. Скажите, это правда, что она во время войны доносила в комендатуру?

— Да… Но доказать не смогли. Гранберги у нас скрывались, а потом при облаве их забрали. Немцы точно знали, где искать. Она их сдала, больше некому. А расстреляли их здесь, как и тысячи других. Теперь и Бабий Яр решили сровнять с землей, даже память о них стереть… А оно, видишь, как все обернулось… Мертвые поднялись…

Лев Михайлович говорил равнодушно, обыденно и очень устало.

— Баба Маня думает, что у Дарьи Семеновны здесь был любовник. Вы что-то об этом знаете?

Профессор брезгливо передернул плечами.

— Знаю, только не здесь, а в Кирилловской. Кто-то из реставраторов, кажется.

— Вы его видели?

— Нет, слава богу, нет. Лиса эта драная даже не таилась…

— Как бы мне его найти?

Лев Михайлович не успел ответить. Дверь тихо распахнулась, и на пороге застыла хрупкая фигура. Всклокоченные, неровно обстриженные волосы, детское лицо и громадные пустые глаза. Я вздрогнул, встретившись взглядом с этой странной девушкой.

— Зоя, ты зачем из палаты ушла? — профессор тяжело поднялся и подошел к ней.

Она прижимала к себе большую изломанную куклу, настолько неуместную своей радужной яркостью в этом сером кабинете, что у меня на секунду закралось подозрение, что я сам сошел с ума от горя.

— Голем. Он проснулся, — сказала девушка и показала на одноногого человечка.

Лев Михайлович аккуратно освободил глиняную куклу из ее изрезанных пальцев и покачал головой.

— Зоечка, иди в палату.

Он слегка подтолкнул ее к выходу и позвал санитара, чтоб тот ее проводил.

— Зоя? — переспросил я, мучаясь сомнениями.

— Да, — грустно улыбнулся профессор. — Зоя Седых.

— Она так похожа…

— Ты не ошибся, Толик. Но теперь она Зоя Седых. Настенька, царствие ей небесное, когда Гранбергов забрали, места себе не находила, молилась, а вечером не выдержала и поехала сюда. Там по всему яру оцепление стояло, но она ж у меня упрямой и смелой была, не то, что я, трус… Вот и упросила ее пропустить. Немец какой-то сжалился. Как она их нашла, я даже не представляю. Только вывезла она тогда троих ребят, что спаслись, в деревню из города, через все патрули, а потом отец Сергий их перекрестил и документы выправил. Была еврейка Зоя Гранберг, а стала Зоя Седых, крещеная русская. Но девочка до сих пор живет в том кошмаре, помутился у нее разум от пережитого. А я даже здесь не смог ей помочь…

Профессор замолчал и провел по лицу рукой, словно стряхивая липкую паутину тяжелых воспоминаний.

— О каком големе она говорила? Это фамилия?

— Нет, что ты… — криво усмехнулся Лев Михайлович. — Это еврейская легенда о глиняном человеке, в которого вдохнули жизнь, чтобы он защитил своих создателей. Но он не защитил, как видишь… Придется ей нового делать.

И профессор выбросил в мусорное ведро куклу, с укором смотрящую на нас разбитым лицом.

Подавленный, я вышел на двор, уже не таясь. Мне было все равно, увидит меня майор или нет. На лицо упали первые капли дождя, и я тревожно задрал голову.