Пики Лукницкого, или Литература как поведение - Ирина Баканова

Февраль(?)

Вторник: <В>звоню:

+Лукницкому — с.433

Пятница (22 февраля):

Письмо Н<иколая>С<тепановича>для Аманды, узнать у Лукн<ицкого>.- с.438.

25 ноября 1964. Москва.

Кому завтра звонить:

П.Лукницкий — с.501

январь 1964

Лукницкий П.Н. И6-38-95 д<домашний> — с.512

Записная книжка № 18

75 лет (23–24 июня 64)

и 50 лет «Четкам» (30 апр<еля>1964)

Из писем Гумилева. Под ред<акцией >В.С. Срезневской.

(Прим<ечания>Лукницкого.) — с.532

Записная книжка № 19

Кому дать книгу 65 <г>.

Лукницкий — с.573.

Записная книжка № 20

февраль1965

Кого надо видеть

Лукницкий — с.590

Иконография (20-ые годы)

Дм<итрий>Бушен. (В «Собаке») У Лукницкого — с.603

Какие фото сказать Ане для Медведева.

У Лукницкого — с.690.

«Двухтомник Гессена (Петроград, 1928) был запрещен — корректура есть у Лукницкого. — с.697

2 февр<аля> Новый план (предложить Хренкову) Лукницкий (?) — c.707

В записной книжке No 21 от 18 мая 1965 г. есть запись о том, как „бульварные, продажные и просто глупые мемуары“ попадают в научные работы». В противопоставлении к ним Лукницкий для Ахматовой — авторитетный источник: «С 1904 г. — по 1910 (начиная с „Русалки“ можно проследить нашиотношения, зафиксированные в „Трудах и днях“ (подчеркнуто мной — И.Б.) иабсолютно неизвестные „мемуаристкам“ типа Неведомской и А.А. Гумилевой, и вообще моим биографам» (с.624).

Если учесть, что Анны Андреевны не стало в 1966 г., не будет преувеличением сказать, что помнила она о Лукницком до самого смертного часа. Так же, как и он — последние страницы из его дневника в июне 1974 г. его «духовная» — с именами Гумилева и Ахматовой:

«…Температура 35,5, пульс 40 ударов, два медленных, очень сильных, за ними мелкие, едва уловимые, такие, что кажется, вот замрут совсем… давление продолжает падать… дышать трудно. Жизнь, кажется, висит на волоске. А если так, то вот и конец моим неосуществленным мечтам. Книга об отце и его пути; Гумилев, который нужен русской, советской культуре; Ахматова, о которой только я могу написать правду благородной женщины-патриотки и прекрасного поэта; роман о русской интеллигенции, — все как есть. А сколько можно почерпнуть для этого в моих дневниках! Ведь целый шкаф стоит. Правду! Только правду! Боже мой! Передать сокровища политиканам, которые не понимают всего вклада в нашу культуру, который я должен был бы внести, — преступление. Все мои друзья перемерли или мне изменили, дойдя до постов и полного равнодушия… Не сомневаюсь: объявится немало друзей среди читателей, с которыми я не знаком…

…Меня мутит, тошнит, боли резкие, я весь в поту. Ощущение, что смерть близка. Я ее не боюсь. Обидно, что не написал лучших своих книг…».

Это горькое признание в то же время возвращает нас к началу творческого пути Лукницкого: он входил в литературу не просто своими сочинениями, а — в первую очередь — осознанием таланта другого человека, важностью сохранения для нас, потомков, строчек Гумилева, а потом и других поэтов. Признание таланта другого — особый дар, а для истории русской литературы — неоценимый. Открывая новые вершины в памирской гряде, Лукницкий в то же время торил дорогу для многих исследователей русской литературы. Быть может, это и есть его главное восхождение.