Амулет смерти - Александр Жиров

Поворот, еще поворот.

Одно из двух: либо негритосы действительно бежали, либо устроили засаду. Ждут, когда рота рассеется по деревне. Потом на каждого солдата навалятся десять черномазых…

Поворот, еще поворот. В гробовом молчании солдаты мелькали среди лачуг, заглядывали в смрадные недра, переступали через брошенную утварь. Скрипела пыль под крепкими ботинками. Предзакатное солнце в свирепости, кажется, не уступало полуденному.

«Нас перебьют поодиночке, — как бы само собой зазвучало в голове у Кондратьева на очень известный мотив. — „И залпы башенных орудий в последний путь проводят нас…“ Тьфу, чертовщина! Нет тут никого. Бежали, когда увидели наш привал. У нас один Серега Иванов вместо Зоркого Сокола, а у них любой вдвое дальше видит. Никакой бинокль не нужен. У белых все в мозги ушло. Слух, зрение, обоняние — вместо всего этого у белых мозги. Интеллект. Распухший, как раковая клетка…»

Неожиданно за очередным поворотом капитану открылась площадка. Посреди площадки высилось здоровенное дерево неизвестной породы, кряжистое, как дуб.

Должно быть, площадка заменяла жителям площадь точно так, как тропинки заменяли им улицы.

Рядом с деревом что-то стояло… Кто-то стоял. Если бы дело было где-нибудь в Италии, можно было решить, что площадь украшена статуей. Стоит статуя в лучах заката. А вместо головы торчит лопата.

В ста километрах от Порто-Ново, на седьмой параллели северной широты, статуи не в ходу. Не родит скульпторов дагомейская земля. А родит она в основном пальмы. Пальмовое масло — главный экспортный продукт. Что хорошего нашло в этой Богом забытой дыре начальство?

Из щелей улиц на площадку выходили солдаты. Вот он, центр деревни. Можно радировать наверх о занятии населенного пункта Губигу. Не опуская автомата, капитан Кондратьев приблизился к статуе.

А та вдруг обрела черты старого негра.

— Колдовство, — прошептал Василий Кондратьев.

Солдаты застыли, ожидая команды.

Только головы их вертелись, примечая бугорки, кустики, лачуги — все места, из-за которых можно было ждать нападения.

И за которыми можно укрыться.

Старику было лет шестьдесят. Преклонный возраст для негра. Ярко-белая седина украшала его голову. Одежда состояла из набедренной повязки. Собственно, ее даже нельзя назвать набедренной. Бедра оставались голыми, и лишь пах был прикрыт свисавшей со шнурка тряпицей.

Кожа негра от старости выцвела. Она уже не отливала синей сталью, как кожа молодых местных жителей. Годы словно пылью покрыли морщинистое тело.

Капитан опустил ствол. Заметил, что кожа старика, помимо пыли и морщин, покрыта татуировками. Они были сделаны очень давно и тоже порядочно выцвели.

Какие-то примитивные, но непонятные символы — концентрические круги, неровные орнаменты.

Держался старикан молодцом. Пока его окружали со всех сторон вооруженные до зубов убийцы, не шелохнулся. Так и стоял статуей. Выцветшее лицо выражало спокойное превосходство.

Кондратьев раньше не раз с этим сталкивался. Неграмотный и лишенный крупицы мудрости человек мог быть у черных авторитетом. При общении с белыми авторитет мгновенно испарялся. Оставался безмозглый гуманоид. «Нехорошо, товарищ капитан, — сам себе сказал Кондратьев. — Ты ж советский человек. А рассуждаешь, как расист».

Составив в уме фразу по-французски, капитан открыл рот:

— Вы говорите по-французски?

Старик в ответ выдал тираду из таких звонких звуков, что Кондратьеву захотелось поковыряться правым мизинцем в левом ухе.

Вот чертовы французишки, колонизаторы хреновы. Колонизировали-колонизировали, а население государственному языку обучить не удосужились.

— Русским владеете? — спросил капитан по-французски и уже по-русски повторил: — Русский знаете?

На этот раз старик говорил довольно долго. Воздух над центральной площадью деревни Губигу звенел, будто ветер раскачивал сотню невидимых колокольчиков.

Старик, видимо, испытывал гордость по поводу того, что эти странные белые люди не понимают его родной речи. Такой легкой и доступной. Не все этим белым умникам известно, не все!

Наконец колокольчики отзвенели, и старик сжалился над глупыми белыми людьми. Повернув надменное лицо к дереву, махнул рукой. И подкрепил жест десятком новых слов-колокольчиков.

"Язык группы эве, — вспомнил капитан спецкурс, прослушанный еще в Союзе. — Часть суданской группы языков.

Хоть узнаю, как звучит. В Порто-Ново все туземцы худо-бедно говорят по-французски".

Из ветвей показалась сначала нога, потом рука. Легкий воздушный кувырок — и перед Кондратьевым в мгновение ока возникла девушка. Потрясающая пластика.

Такими соскоками восторгается весь мир во время соревнований по спортивной гимнастике на Олимпийских играх. Голова девушки была наголо выбрита. Наряд состоял из такой же повязки, как у старика.

Капитан не столько услышал или увидел, сколько почувствовал, как оживились десантники. Да и сам ощутил, как где-то внутри гулко перекатилось странное томление, знакомое, должно быть, каждому мужчине.

Она была вдвое чернее старика. Попробуй определи возраст негритянки. До замужества все они стройные, гибкие, с высокой грудью, огромные соски глядят в разные стороны. Эта черная была не по-негритянски хороша.

— Это Губигу? — Кондратьев вновь приступил к упражнениям с французским языком.

Она радостно закивала головой. Но сама не издала ни звука.

— А где ваш народ? Нам говорили в Порто-Ново, что здесь проживает не меньше тысячи человек.

В речи капитана оказалось слишком много новых и непонятных слов. Девушка не могла уразуметь все сразу.

Кондратьев, помогая себе жестами, начал подробно объяснять смысл сказанного. Через пару минут девушка вновь радостно закивала. Серьезная заявка на взаимопонимание.

Удивительно, что ее широкие губы складывались почти в европейскую милую улыбку. На взгляд белого человека, негры, независимо от пола, скалятся. Эта — улыбалась.

На безобразно изломанном французском поднебесная фея сказала:

— Народ там! — Она неопределенно махнула рукой в сторону и добавила: — На берегу реки.

Этот способ спасения известен с глубокой древности. Племя собирается на берегу, рассаживается по лодкам или плотам и ждет. Если опасность серьезная, народ отчаливает и пускается вниз по течению.

— Мы пришли с миром, — медленно и по слогам сказал капитан. — Мы вас не тронем. Пусть люди вернутся.

Девушка слушала с напряженным вниманием. В ее наголо бритой головке происходил мыслительный процесс. «Когда много думаешь — появляются мысли» — этот афоризм всякому известен. Наконец древесная прыгунья обратилась к старику на своем звенящем языке.

Капитан готов был поклясться, что высокомерия на лице у негра прибыло! Видимо, то, что жителям ничто не угрожает, старик немедленно поставил себе в заслугу. Вот, мол, как удачно он провел трудные переговоры с этими белыми.

Судя по жестам, он отсылал девушку на берег реки. Пока она не ушла, капитан спросил, не вполне по-европейски указывая пальцем на старика:

— Кто он?

Этот вопрос девушка поняла мгновенно и даже подобрала слова для ответа:

— Мой отец. Он вождь Губигу. Его зовут Нбаби.

— А тебя как зовут? — не удержался капитан и некстати вспомнил жену Лену в далеком Питере.

Жены всегда некстати.

— Зуби. Я — Зуби.

— Очень приятно, — сказал Кондратьев и склонил голову на манер царского поручика.

Слава Богу, в России не принято владеть языками, и солдаты ни бельмеса не знали по-французски. Вот комедия: бравый командир десанта знакомится с первобытной женщиной, будто с коренной ленинградкой.

— Сергей! — позвал Кондратьев.

— Слушаю, товарищ капитан.

— Напротив деревни, через дорогу, выбери место для расположения. Веди туда роту. Первым делом выходи на связь.

Ставьте палатки. Готовьте жрать. Сержант Агеев!

— Я!

— Останешься со мной. Отдай желудкам из своего взвода все, что на тебя навьючено. Все, что не нужно для патрульной службы…

— Есть, товарищ капитан! — радостно заорал Агеев. — Эй, желудки, ко мне!..

— Рота-а-а-а! За прапорщиком Ивановым цепью-ю-ю-ю шаго-о-о-о-ом ма-а-аарш! И помните, желудки: каждый отвечает за соседа справа!

Сержант Агеев мигом забыл все обиды.

Настоящий дембельский фарт! В Союзе ставить палатки и заготавливать топливо дембель никогда не станет. Это работа для духов-первогодков.

Но в частях, которые прыгают в зарубежку, дедовщины нет. В таких частях первогодки просто не служат. Покончить с дедовщиной несложно. Надо, чтобы призывники разных лет служили раздельно. Плюс нельзя доверять обучение молодых солдатам срочной —службы. Обучением должны заниматься сами кадровые военные. Но в Советской Армии офицеры ленятся и перепоручают это сержантам.

Агеев стоял рядом с командиром, готовый на все. Душа пела. Не доберется ротный до его усов. Уйдет сержант на дембель усатым. В родном Полоцке от девчонок отбоя не будет!