Брат, Брат-2 и другие фильмы - Алексей Балабанов

Слопал меня Торо. «Уолден, или Жизнь в лесу». Это удивительно, удивительно. Потому что, ну, казалось бы, что такое вот этот пруд, возле которого он жил? Он его опоэтизировал, он сделал из него нечто, что возвысило его, не только его, но и нашу душу. Человек — существо ущемленное, и, когда он в мелочах начинает видеть великое, он, конечно, обманывает себя, но он по более большому счету не обманывает себя, по более большому счету он прав. На самом деле, жизнь прекрасна, только мы об этом ни фига не знаем…

И мы ходили, хотя страшно, конечно, было. Я уж не говорю там конная кавалерия из Кедровки с цепями. Это ж все было.

Клюшку взял хоккейную (я в хоккей тогда играл), разрисовал ее, лады нарисовал и натянул резинку от трусов, настоящую такую, дробь семнадцать. И на ней бренчал. Мама как увидела, говорит: «Отец, ты сошел с ума» — и купила мне гитару, которая, так сказать, до сих пор у меня живет. Ну, это все, конечно, играть на резинке…

ОЛЕГ: К музыке, значит, тебя привела резинка от трусов?

ЕГОР: Видимо, так.

ДЕВУШКА: А сейчас сможешь на резинке?

ЕГОР: На резинке? Не знаю.

ПЕСНЯ:

Между мною и тобою ленты шоссе,Крики чаек над водою, травы в росе.И лежат на сердце тени давней вины,Только мы забыть про это должны.Пусть снова пустеет игла,Знаю, что придет рассвет голубой.

Настя дома

НАСТЯ: Вот любовь к кому-то, к чему-то — она требует отдать от себя. Это момент какого-то освобождения. Ты отдал, и ты счастлив. Чем ты больше отдашь, тем богаче ты будешь, тебе возвратится. Если ты даже получил отдачу не от того человека, которого сильно любишь, пусть не при жизни — но ты твердо знаешь, что отдача вообще существует, она есть.

Я бы хотела его видеть таким человеком, который не боялся бы отдавать любовь. То есть был бы щедрым, душою щедрым был. Когда он будет щедрым — отдаст себя самого, примет на себя чью-то боль, страдания, переживания чьи-то на себя возьмет, свое отдаст доброе. Мне кажется, если вот это будет в нем, за этим все появится остальное. Любовь — она рождает все.

В бане

ЕГОР: Я уже потек немного.

БУТУСОВ: Да нет.

ЛОЕВСКИЙ: Надо еще посидеть немного.

БУТУСОВ: Надо еще подлить.

ЛОЕВСКИЙ: Он сейчас вверх пойдет, потом будет оседать.

ЕГОР (поет):

Милый, мне очень грустно было…Нет, не так.Милый, мне очень грустно было…

ЛОЕВСКИЙ: Ну и что?

ЕГОР: Я даже дверь открыла…

ЛОЕВСКИЙ: Ну и как?

ЕГОР: И целый вечер дома я была…

ЛОЕВСКИЙ: Егор! Твое здоровье! Нет, а ты пой.

ЕГОР: Она пишет музыку. Она на клавишах играет. Слава вот пальцы ставит. Вилы, там три аккорда! Ты ей, помнишь, текст писал: «Ни ступеньки, ни уступа, навсегда-а?» Да, старик, какой кайф! «Ты войдешь в меня, словно вода!»

ГОЛОС ЕГОРА: Я вообще счастлив, что женщина, с которой я познакомился, научила меня видеть как-то мир иначе, по-своему. Теперь я знаю, что если человек мне нужен, то возникает вещь, которая для меня совершенно непонятна — когда мне, допустим, приходится делать что-то помимо своей воли, что-то, может быть, иногда неудобное для себя ради этого человека. Удивительная вещь. Это невыгодно, неумно, непонятно. И, тем не менее, мне нравится, нравится, когда, допустим, человек рад тому, что я для него сделал.

ЕГОР: Она читает китайскую и японскую поэзию, все эти танка там, всякие халявы, которые я тоже, в общем-то, понимаю, все эти вещи, Мати Куисай, Кинг Кримсон «Стоя у окна». Я чувствую прелесть этой заснеженной беседки, понимаешь? Но не все. А она читает все. И понимает. Я вижу, что она это понимает, и мне стыдно, что я такой вообще странный козел и ничего не смекаю. А она — смекает! Вот как, откуда это взялось? Ну хорошо, есть одна отмазка: архитектурный институт. Я считаю, что это великая вещь, эта аура, которая там существовала…

…Бог? Ну, только ты ей этого не говори, если мы ей скажем, что там от Бога…

НАСТЯ (поет):

Чтобы подняться ближе к тебе,Чтобы попасть в поле твоего зрения,Чтобы стать хоть чем-то в тебеИ не пропустить твоего важного,Я исполняю танец на цыпочках,Который танцуют все девочки.Я исполняю танец бесхитростный,Который танцуют все девочкиМоего роста.

ГОЛОС ЕГОРА: Если раньше я доказывал другим, то теперь я доказываю себе. Я хочу сам себе доказать, что я не осел, что я тоже есмь. И есмь не просто как организм, а как личность. Вот что гонит: боязнь того, что на самом деле я не состоялся. Она будет гнать человека. Человек хочет состояться, он хочет, чтобы о нем знали…

ГОЛОС НАСТИ:

Милый мой Том Сойер,Солнечная тайна.Магия тропинокИ закатов чайных.И с каждой смертью ты моложе,Мой страх, мой крик.И с каждой болью веселееТвой смех из книг…

Счастливые дни

Из темноты доносится ЕГО голос: «Темно. А вчера было светло. Мама держит тебя за руку. В конце улицы солнце. Оно красное и очень большое. Нас обгоняет трамвай. Кажется, что он въедет в солнце, но он сворачивает. „А солнце не дальше, чем кажется?“ — спрашиваешь ты. Мама не отвечает. Ты считаешь ступеньки и не можешь сосчитать, потому что не знаешь, считается ли тротуар и верхняя ступенька. Потом заглядываешь маме в лицо и спрашиваешь: „А может оно просто казаться больше?“ Она отшвыривает твою руку резко, обидно, так что невозможно забыть. „Ты плохо кончишь, — говорит она. — Плохо кончишь“».

Вспыхнул яркий свет. ОН сел в кровати. Голова была забинтована. Кровати стояли в ряд. Врачи подошли.

— Развяжите повязку, — сказал один.

ОН смотрел на них, щуря глаза, еще не привыкшие к свету, и молчал. Врачи переглянулись.

— Покажите, пожалуйста, темя, — вежливо попросил другой.

ОН довольно улыбнулся гнилыми зубами и снял повязку.

Врачи осмотрели голову и снова переглянулись.

— Эй, покойник был ниже меня, — обратился ОН к двум здоровым парням в халатах, разбиравшим кровать.

Он стоял посередине палаты и примерял пиджак. Парни промолчали.

— Отдавайте мои пальто и шляпу, — возмутился ОН.

— Их сожгли со всеми вещами, — сказал один, вынося остатки кровати.

— Скоро конец, — пробормотал ОН и надел чужую шляпу.

В палату вошла женщина и поставила белый стул. ОН пнул его ногой. Стул упал.

— Пойдемте, — сказал человек в халате.

— Это что, справка? — спросил ОН седого мужчину в тяжелых очках.

— Это расписка в получении одежды и денег, — вежливо сказал мужчина.

— Денег? Очень вам обязан.

— Когда они кончатся, вам придется зарабатывать, если пожелаете продолжать. У вас есть родственники?

— Есть. А нельзя ли мне как-нибудь тут еще продержаться? Уж я приносил бы пользу…

— Если бы вам поверили, что вы желаете приносить пользу, вас бы оставили, — перебил седой.

— А может, я верну эти деньги, и вы меня еще немного подержите? — попросил ОН.

Но седой, выдвинув ящик стола, уже выкладывал бумагу и древнюю шкатулку с непонятным рисунком на крышке.

— Ваши бумаги и вещи, — сказал он. — Сюда не возвращайтесь, вас все равно не пустят.

— Хотите взглянуть на мое темя? — предложил ОН.

ОН вошел в дверь старого, облупившегося дома, прошел по коридору, остановился перед дверью возле непрозрачного от пыли окна и постучал. Дверь открыла отекшая старуха.

— Здравствуйте, — сказал ОН как можно более галантно и улыбнулся закрытым ртом, — сдаете комнату одинокому мужчине?

Дверь закрылась. ОН пошел обратно.

Дверь открыла сухая уставшая женщина. По косяку пробежал таракан.

— Здравствуйте… — начал ОН, улыбаясь.

— Вити нет, — сказала она и закрыла дверь.

— Я насчет комнаты! — крикнул Он, но крикнул зря.

ОН сидел на лужайке перед некогда роскошным дворцом. На траве стояла шкатулка. ОН осторожно погладил ее и открыл крышку. Брызнула мелодия. ОН поднес шкатулку к уху и отрешенно улыбнулся. Внутри стоял маленький фарфоровый слоник.

— Че надо? — спросила здоровая баба.

— Комнату сдаете?

Выглядел ОН неважно. Редкая щетина, мятое пальто в пятнах, сырая шляпа с обвислыми полями.

Баба подозрительно оглядела ЕГО и сухо сказала:

— Заходи.

Дверь за ними закрылась, но через несколько секунд открылась, и ОН поспешно вышел.

— Купи на эти деньги полкило дерьма и поешь! — неслось ЕМУ вслед.

Изрядно потрепанный, ОН сидел на табурете в пустой комнате. Над головой в верхней части никогда не мытого окошка прошли ноги.