Губы - Генри Уайтхед

— Я хотел одолжить у тебя зеркальце для бритья, — негромко проговорил Мартин.

Самнер покраснел: именно об этом его предупреждал Паундз.

— Прошу прощения, сэр, у меня нет зеркала. До Сент-Томаса было, а там… пропало, — с этими словами он поскреб смуглой рукой двухдневную щетину.

Вместо обычного рева и взрыва проклятий капитан Мартин безмолвно повернулся и двинулся в сторону полубака. Самнер с любопытством проводил его взглядом до двери матросского кубрика. Неожиданно его обожгла мысль: «Черт! Он же достанет зеркало у Дэйва Слоуна!»

Помощник бросился разыскивать Паундза, чтобы предупредить его. Смысл всей истории был выше его понимания; когда он попытался узнать причину, Паундз просто ответил, что капитан не должен видеть своей раны.

— Она так страшно выглядит? — отважился спросить Самнер.

— Кожа омертвела… — Паундз поежился от воспоминания, — Почти фиолетовая. Похожа на негритянские губы.

Запершись у себя в каюте, Мартин начал разматывать бинты, скрывавшие рану. Болезненная перевязка близилась к завершению, когда послышался стук в дверь. Поспешно застегиваясь как будто его застали за каким-то неблаговидным занятием, капитан поднялся на палубу. Паундз продержал его с корабельными делами почти двадцать минут. Отдав приказания непривычным для моряков тихим голосом, Мартин возвратился к себе.

Кусочек зеркала, добытый у Слоуна на баке, бесследно исчез со столика. Он тщательно обыскал каждый уголок, каждую щелку в полу. Случись подобное раньше, стюарда ждала бы буря проклятий. Теперь капитан сидел, обессилев, и обводил каюту невидящим взором. Его мозг, слух… Вместо бессмысленного «А-кун-ду» незнакомый голос на чистом английском твердил ему: «За борт! В воду!»

В бесплодном ожидании прошел час. В розовых сумерках умирающего заката, в полном одиночестве, капитан с поспешностью загнанного в угол животного принялся стягивать с себя рубашку.

Размотав бинты, он осторожно коснулся шеи рукой. И тут же почувствовал холод и слабость. Пальцы, ощупывая поджившую кожу вокруг раны, коснулись ее…

Двумя часами позже Паундз нашел капитана, ничком лежавшего на полу в ворохе тряпья, без сознания.

Старый верный Паундз перенес обмякшее тело капитана, рост которого превышал шесть футов, в кресло и влил сквозь сжатые зубы глоток рому. Обмотал сброшенной рубашкой распухшую шею. Еще через полчаса растираний, крепких похлопываний и новых порций рома Люк Мартин, похоже, очнулся.

Его ответы звучали невразумительно; казалось, он видит кого-то еще, кроме Паундза, перед собой; какой-то неслышимый голос задавал ему вопросы.

— Да, — устало отвечал капитан, — да, нет сил.

Недоуменно глядя на капитана, помощник вздрогнул, наткнувшись взглядом на его изуродованную руку.

На месте трех средних пальцев торчали окровавленные обрубки. Кровотечение остановилось, и из-под корки подсохшей крови выглядывали начисто спиленные куски кости, словно рука побывала в пасти акулы.

Обработав раны, Паундз снова принялся тормошить Мартина, однако глаза последнего не становились осмысленнее; казалось, он прислушивается к каким-то потусторонним звукам. Время от времени он согласно кивал, а один раз проговорил, обращаясь к кому-то: «Хорошо, я иду».

Паундз навестил его через час. Капитан сидел все в том же положении, сгорбившись, ко всему безучастный.

— Ужин готов. — доложил Паундз, однако Люк Мартин даже на поднял глаз.

Губы его двигались; наклонившись, Паундз разобрал странное бормотание.

— Да, да… иду, — повторялось раз за разом.

Растерянный помощник на цыпочках выскользнул из каюты.

— Капитан болен, Мак-Гвайр, — обратился он к маленькому стюарду. — Можешь забрать поднос.

— Хорошо, сэр.

Когда стюард удалился, помощник вернулся в каюту, откуда только что вышел. Перед дверью он приостановился.

Внутри разговаривали двое. Люку Мартину отвечал тихий негритянский голос, его обладателем вполне могли быть женщина или ребенок. Не зная, что подумать, Паундз слушал, приложив к двери ухо. Вне всякого сомнения, в каюте велась беседа; на вопрос капитана следовал тихий ответ; вопрос — и снова ответ. Откуда появился второй голос? Детей на судне не было. Дюжина-другая женщин были надежно заперты в трюме и вряд ли без посторонней помощи могли выбраться из зловонного ада. К тому же еще пятнадцать минут назад в каюте капитана не было никого постороннего. Паундз поднял руку и замер, не решаясь постучать.

Ледяной холодок пробежал по его спине, когда он различил слова, которые Мартин шептал при перевязке. Он содрогнулся при воспоминании. «Корчмарь Саул» — дрянное судно! Мало кто знал это лучше помощника, внесшего изрядную лепту в репутацию плавучей преисподней, где вместо чертей были матросы, а вместо грешников — черные рабы. Однако шепот, доносившийся из-за двери… превосходил привычные ужасы плавучей тюрьмы.

— Да, да. Иду! — словно стон, звучало внутри каюты, и незнакомый голос вторил ему — беспрестанно, не останавливаясь ни на секунду, пульсируя во все ускоряющемся темпе.

Неожиданно голоса смолкли. Как будто опустился звуконепроницаемый занавес. Паундз выпрямился, одернул сюртук и постучался.

Дверь распахнулась, и из нее вывалился Люк Мартин, невидяще глядя перед собой воспаленными глазами. Отступив на шаг, Паундз наблюдал, как капитан, пошатываясь, взбирается по трапу; еще секунда — и он исчез на палубе. За минувшие часы одежда капитана превратилась в лохмотья: брюки порвались, рубашка лоскутом повисла на теле. Каюта была пуста. Окинув ее быстрым взглядом, Паундз выбежал на палубу.

Припав к борту, капитан созерцал катящиеся волны. Диск субтропического солнца окончательно закатился за линию горизонта. Тишину нарушал звук форштевня, взрезающего метровые волны на тысячемильном пути в Вирджинию.

Старый Паундз едва успел преградить дорогу Мартину, направившемуся к грот-мачте. Самоубийство! Капитан решил прыгнуть с мачты. Проклятый шепот!

Словно обрадованный возникшим препятствием, Мартин бросился на подоспевшего человека. Препятствие?! Без малого двадцать лет никто не отваживался перечить ему ни на суше, ни на море. Люди отступали перед его огромными кулаками и голосом, похожим на раскат грома. Схватка была короткой и жестокой.

Поле сражения освещал ровный свет звезд, нарушаемый скупыми отблесками чадной лампы с китовым жиром, подвешенной возле люка. Паундз тщетно пытался оторвать Мартина от мачты, к которой тот привалился, и каждый раз его резкие движения оставляли все меньше одежды, в темноту летели лохмотья, бинты, закрывавшие шею.