Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев - Виктор Некрас

Всеслав приподнял голову, внимательно поглядел отцу в глаза — вблизь, в упор.

— Отче…

— Молчи! — отец зажмурился. — Я никогда не говорил и не скажу, что ты — не мой сын! Моя кровь! Ты во всём на меня схож! Но был тогда кто-то ещё… во мне. Его дух теперь в тебе. Смекай сам, Всеславе…

— Чей? — спросил Всеслав помертвелыми губами, невольно затаив дыхание.

— Когда ты родился, я на охоте был, — Брячислав открыл глаза, глянул на сына слезящимся взглядом. — Случилось там со мной… нечто… Видел я настоящего Сильного Зверя, прямого потомка самого Велеса.

— Ты же христианин, отче, — неосторожно укорил княжич. Не сдержался. И тут же прикусил язык. Отец не обиделся.

— Да какие мы христиане, — насмешливо ответил он. — Сколько в нас того христианства? Так… шелуха луковая…

— И… что?.. — недоверчиво спросил Всеслав.

— Верь, — хрипло возразил отец. — Ты избран богами. Ты отмечен самим Велесом!

Помолчали несколько мгновений.

— Потому я и не стал тебя крестить, хоть епископ и настаивал, — закончил князь.

— Я должен восстановить старую веру? — требовательно спросил княжич, неотступно глядя в глаза Брячиславу.

Князь долго молчал.

— Отче?! — чуть испуганно и вместе с тем вопросительно.

— Я не знаю, — ответил, наконец, Брячислав. — Может быть. Решай сам. С волхвами поговори. Сердце своё слушай — если ты и впрямь Велесом избран, поймёшь.

Князь снова замолк. И опять надолго.

— Может, уже и поздно. Надо было тогда ещё помочь Святополку… Как следует помочь, не так, как я помогал…

— Как?! — поразился Всеслав. — Так он же… братоубийца! Хуже Владимира!

— Грек болтал? Епископ? — криво усмехнулся князь. — Не верь. Это Ярослав их убил. Я — знаю!

— Откуда? — впору было челюсть подвязывать, чтоб не отвисала. Отец же только опять криво усмехнулся и повторил:

— Знаю. И ты — знай. И не жалей. По их вере — грехи отцов падут на детей… до седьмого колена…

— А ты…

— А я — со Святополком был, да! И к Любечу шёл, ему на помощь, да не поспел. До сих пор жалко… А после… сробел. Выжидал. Оборонялся. Ждал всё, когда Святополк на север пойдёт. Тогда, мол… Да и возревновал, пожалуй, к нему… А теперь, наверное, уже поздно. Тогда! Тогда ещё можно было всё поворотить иначе… Ныне… на одну нашу кривскую землю надежда… последняя надежда…

Отец смолк, горячечно дыша. Опять сплюнул — липкая, тягучая слюна потекла по подбородку. Всеслав утёр слюну, отбросил безнадёжно испачканный вышитый плат.

Мысли мешались, скакали испуганными зайцами — слишком много нового, неведомого прежде для княжича, сегодня открыл ему отец. Всеслав словно стоял перед отверстой бездной, на дне которой был ответ — кто он и что должен в жизни совершить.

Дверь снова отворилась, просунулась голова в чёрном монашеском клобуке. Лицо его при виде Всеслава скривилось, монах открыл было рот, но наткнулся на вмиг оледенелый взгляд княжича и захлопнул дверь.

— Ждут, вороны, — процедил неприязненно Всеслав. — Не терпится…

Полоцкий князь Брячислав Изяславич умер в ту же ночь. Умер тихо, почти не приходя в память.

В тайну своего рождения Всеслав поверил сразу. И во всё иное — тоже. Не стал бы князь Брячислав врать своему сыну и наследнику на смертном ложе. Не в его духе, да и незачем.

Предчувствие скорой войны вновь охватило полоцкого князя — весь этот поход, казалось, был пропитан этим предчувствием. Постоянные ссоры старших Ярославичей — это только один из признаков. Игорь Ярославич, младший из четверых братьев болен невесть чем, в дуб глядит — и кому его стол достанется?

По старшинству-то Ростиславу Владимиричу надлежит. Да только отец-то его, Владимир Ярославич, уже лет восемь как умер, на великом стол не побывав. И сейчас Ростислав — изгой, не имеющий права на великий стол. И из княжьей лествицы выпадает. Однако же Ярославичи, невесть для чего уже поставили Ростислава в один ряд с собой, дав ему вслед за Игорем волынский стол и позволив питать несбыточные, по мнению Всеслава, надежды. Ярославичи тут, так же как и с торками, сами роют себе яму.

Ростислав и будет тем камнем, швырнутым в омут, возмутившим спокойствие болота, тем камнем, от которого пойдут волны.

С войны, кою вели меж собой наследники Владимира Святославича, ныне минуло едва тридцать шесть лет. Одно поколение. У многих эта война ещё на памяти, хотя люди за время правления Ярослава уже привыкли к миру.

Но спокойствие это — показное. Как угли под пеплом, тлеют непогашенные, нерешённые угрозы. И нужен только приток свежего воздуха, чтобы угли полыхнули бушующим пламенем.

После поражения Святополка война стихла, застыла в неустойчивом равновесии, хотя было ясно, что это ненадолго, и что скоро это равновесие взорвётся новой большой войной.

Оставалось только понять — когда?

И Всеслав Брячиславич знал — скоро.

Горько сознавать, что именно тебе доведётся быть главным смутьяном, и то, что не именно ты первым нарушишь спокойствие — утешение слабое.

Слабое, княже Всеслав.

Но ты не можешь иначе. Ты, потомок Дажьбога, человек с духом Велеса.

Придорожный куст чуть шевельнулся, стряхивая капли утренней росы. Вышата настороженно подобрал поводья. Волк? Лиса? Леший?

Ну да, — тут же возразил сам себе. — Так ты лешего и заметишь. Только сверкнёт из куста едва заметными светло-зелёными глазами Лесной Хозяин, дальняя Велесова родня — и только. И то — глаза у лешего одного цвета с весенней листвой, густой и яркой. Ничего не увидишь.

Тьфу!

Вышата Остромирич невольно сплюнул — и до чего только не додумаешься со страху-то, до поминания Велеса нечестивого?! — и размашисто перекрестился. Истинно — пуганая ворона куста боится. Хотя, казалось бы, чего и бояться-то? Из Новгорода уходили мирно, со складной грамотой, в открытую.

И то сказать — кем они были-то в Новгороде? Не то бояре, не то гридни? И земля есть, и холопы, и усадьба богатая за городом — вроде бояре. И на вече допущены. И в то же время — служат князю, а не Городу. Не разберёшь. И многие в Новгороде уже поглядывали на Остромира и его сыновей косо. А меж двух скамей сидеть… скользко. Выбирать надо.

Вышата и выбрал. И Порей — тоже.

Брат тут как тут — лёгок на помине.

— Чего там? — тянет уж меч из ножен. Таков во всём — резок, поворотлив, чуть что — за сталь холодную, первую судью во всяком деле.

Но куст уже не шевелился, да и Вышата не готов был точно сказать — шевелился ли он альбо ему почудилось?

— Ничего, Порей, — пробормотал он, толкая коня каблуками — и даже стыдно стало отчего-то, словно брат его за чем-то предосудительным застал, вроде трусости альбо воровства. — Ничего. Поехали. Владимир уже близко.