Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

уж по всем фронтам выгоду от расширения ассортимента ему расписала. Можно было бы приказать, но тогда придётся самой постоянно толкать производство вперед, а Дуня всё же надеялась взвалить это на Степана.

— Ты княжий человек и должен понимать, что каждый новый уникальный товар — это престижно для всего города и княжества в целом! — недовольно воскликнула боярышня. — Князь всеми силами борется за повышение торгового оборота, а ты постоянно сомневаешься и боишься утрудить себя новыми заботами. И ладно бы из-за убытка, а всего лишь меньше выгоды видишь.

Степан подскочил, взволновано сорвал шапку и комкая её, бросил оземь:

— Да я за князя… за княжича… я за них жизни не пожалею! Я же за каждую полушечку бьюсь, а тут траты… только из-за них сумлеваюсь…

— Ох, Степан, — разочарованно покачала Дуня головой, вновь присаживаясь на скамейку, — хороший ты мастер и исполнительный управляющий, но нет в тебе полёта мысли!

Степан каким-то отчаянным взглядом посмотрел на боярышню, понуро опустил голову, а потом вдруг огорошил её признанием:

— Боярышня, я не знаю, где взять этот полёт. На крыше сидел, — начал перечислять он, — у речки с воздушным змеем бегал, даже на воздушном шаре в выси горние поднимался, а мысль не хочет летать. Ты бы научила, как её, проклятущую, заставить… — мужчина поднял глаза на хозяйку и осёкся. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, приоткрыв рот.

— Прости меня Евдокия Вячеславна! Дурак я, как есть дурак! — совсем расстроился управляющий.

— Э-э-э, удивил ты меня, Степан сын Петра! Не винись зря, — обрадованно протянула боярышня. — С полётом мысли у тебя всё в порядке, иначе не загнала бы она тебя на крышу и в небеса.

Тут она посмотрела на своего воина, прислушивавшегося к их беседе и приподняла брови. Тот ответил ей весёлым взглядом.

— И смелостью ты не обижен, — добавила боярышня, вернув своё внимание к уже пару лет как пестуемого ею управляющего: всё же он способен на неожиданные шаги.

— Так почему же я не вижу тех преимуществ в переменах, что видишь ты? — с обидой спросил мужчина. — Чую, что есть польза в твоих словах, а начинаю всё обдумывать — и только расходы колокольным звоном гудят в голове.

— Кхм, — Дуня ещё раз с удивлением посмотрела на Степана.

По меркам этого времени он уже был немолод. Возраст близился к сорока годкам и выглядел мастер скорее крепеньким дедушкой, чем мужчиной в расцвете сил. На лбу Степана залегли глубокие складки, вокруг глаз основательно расположились гусиные лапки, а нижняя часть лица была прикрыта седеющей бородой. И всё же он оставался физически крепким, подвижным и с полным ртом зубов. Таких, как Степан, было большинство. Мужчины и женщины быстро старились внешне, но здоровье сохраняли на долгие годы. Если бы не голод, нелеченые болезни, вороги или тати, то доживали бы до преклонных лет подвижными и легкими на подъем.

Губы Дуни дрогнули в легкой полуулыбке. Ей хотелось сказать, что непростая жизнь не убила в Степане любопытного ребёнка, способного учудить что-то, и это прекрасно, но произнести такое означало усомниться в серьёзности управляющего. Во всяком случае, в её устах это не прозвучало бы похвалой.

— Степан, всё со временем придёт, а сейчас надо двигаться дальше. Ищи занятных рукодельников, приглашай к ним на обучение ребятню, поощряй попытки детей придумать что-то новое. Не таких уж больших вложений это стоит, а польза может выйти немалая.

Договаривая последние слова, Дуня поднялась и направилась к выходу. Пусть Степан всё обдумает.

Вместе с Гришаней она дошла до кремлевских ворот, где их дожидалась пятерка боевых холопов и новенькая бричка. Но направилась Дуня не домой, а уже на бричке въехала обратно в Кремль. Ей необходимо было заехать в казначейство, о чём она и сообщила страже, чтобы пропустили конных холопов и её саму в бричке.

Княжич ещё утром через деда передал записочку, что пора делить прибыль, которую приносит бумажная мануфактура и что днём её будет ждать казначей. Это приятное во всех отношениях дело Дуня оставила напоследок.

С княжичем у Дуни был договор, что первое время они всё будут вкладывать в развитие своего дела. Трат оказалось много: пришлось ставить несколько разных мельниц.

Ух и намучались с ними, зато теперь могли считаться доками в этом вопросе. Себе поставили два вида мельниц: измельчающую и размешивающую. А вот Кошкину-Ноге поставили автоматический кузнечный молот, но это за его счёт, конечно. Просто по ходу дела додумались до стучалки на мельничной основе и предложили Петру Яковлевичу.

Как только разобрались с мельницами, остро встала проблема с самим сырьём, но тут помог князь. Так что лес и льняные да конопляные поля достались даром. Дальше выросла логистическая закавыка, потребовавшая новых вложений.

Хорошо, что Иван Васильевич первое время поддерживал во всём. Сейчас весь процесс был уже отлажен, и наконец-то появились денежные излишки, которые можно изъять из дела и поделить.

Ехали медленно. Собравшиеся во дворе Кремля воины ещё не разошлись. Они теперь будут захаживать сюда, ожидая назначения на службу на ближайшие полгода или три года, это уже у кого как. А ещё все надеются на военный поход.

Бричку пропускали неохотно, норовя разглядеть, потрогать… Для прибывших из других городов воинов такая штуковина была в диковинку, как и многое другое ими увиденное.

Жизнь-то в Москве изменилась, и сама Москва стала другой. Однажды весь город ожил, когда Григорий Волчара выстроил на пустыре огромную площадку для воинов.

За считанные месяцы эта площадка обросла множеством дополнительных строений и стала популярна у воинов, а потом Москва загудела встревоженным ульем из-за турниров. С тех пор город встряхнулся, расправил плечи, вздохнул полной грудью, а вместе с ним встрепенулись жители.

Все как-то разом осознали, что появилось много самой разной работы. Боярыни всякого ранга начали открывать мастерские и искать рукодельниц. Купчихи объединились и открыли на рынке сладкий ряд, где продавали только сладости. В полотняном ряду появились жёнки, готовые шить одежду по заказу для чужаков.

Мужи спешили усовершенствовать свои телеги поворотным колесом, чтобы подзаработать