Крылов и Корица - Борис Козлов

Никос курил, Крылов ковырял еду вилкой. Он чувствовал, что грек хочет спросить его о другом. Наконец, тот решился:

– Жена говорит, ты сдружился с девушкой.

– Это правда.

– Алекс, мы оба мужчины, и я скажу напрямик: эта девушка особая, не разбивай ей сердце.

Крылов отложил вилку и поднял глаза.

– Вам не о чем беспокоиться.

Никос сокрушённо покачал головой:

– Боюсь, ты неправильно меня понял. Ты думаешь: старый ханжа Никос лезет не в своё дело. Нет, нет, не перебивай, дослушай. Посмотри на меня, Алекс. Все вокруг считают меня чудаком. Я держусь за эту скалу в море, хотя все давно сбежали, мои дети сбежали, а я не даю этому месту умереть. Но знай, всему есть причина, всему, и девушка здесь не просто так. Не обижай её, Алекс, слышишь?

– Да, – отозвался Крылов, вспоминая родинку у основания шеи, ямки над крестцом и ещё – белёсые шрамы на запястьях, – видит бог, Никос, вам не о чем беспокоиться.

Небо над Крыловым выдалось особенным, празднично звёздным.

Он с восхищённым холодком представил, как эта опрокинутая чаша, аляповато украшенная лохматыми вангоговскими светляками, нависает сейчас не только над ним, но над целым островом и морем. Где-то там, да хоть над Роной, вздрогнул сию секунду кто-то ещё от быстрой перемены в небесном декоре, от ранних Персеид, что посыпались сверху мелкими сусальными блёстками. Крылов потёр близорукие глаза, запорошенные звёздной пыльцой, и надел очки – небо сразу сделалось чётким и скучным, как проекция в планетарии.

От воды донёсся еле слышный плеск. “И как только дорогу находит?” – подумал Крылов тревожно, вглядываясь в темноту. Когда-нибудь он обязательно нарисует её, выходящую из ночного моря, свою безмолвную, тёмную Венеру.

Корица подобралась по-кошачьи, прижалась мокрой холодной спиной.

– Да ты совсем ледышка, вот чёрт.

Он принёс из хижины одеяло, завернул её в неумелый куль. Потом суетливо забегал, подтаскивая хворост и обломки ящиков, высек из зажигалки несколько искр.

– Погоди, где-то были спички.

Когда костерок занялся наконец, Крылов, довольный собой, присел рядом.

– Так лучше? Я сделаю чай.

Обжигаясь, они пили дымное и душистое из жестянок, и Крылов сказал будто невзначай:

– Я ходил сегодня к Никосу.

Корица подняла и опустила глаза.

– Он рассказал мне интересное… Здесь на острове монах жил, отшельник, много лет. Никос говорит, он был молчальник, исахист, – Крылов запнулся на новом слове, но справился. “Так вот в чём дело, – внезапно понял он простую вещь, – вот почему Никос так с ней носится…” Вслух же он сказал:

– Я думаю, Никос очень религиозный человек, – потом подумал и исправился:

– Верующий, духовный.

Корица посмотрела на Крылова и кивнула.

– Никос сказал, монах жил в гроте, в укромном месте. Исахисты верили, что Бога можно увидеть, что Бог это свет.

Он помолчал, наблюдая за Корицей, и продолжил:

– Никос был совсем маленький тогда, он говорит, когда молчальник умирал, была вспышка, очень яркая. Так он запомнил. Я просил его показать грот, но он не соглашается, нельзя, говорит, святое место…

Крылов привстал и подбросил дров, долил Корице чаю, потом спросил, заглядывая в глаза:

– Ты ведь знаешь это место, верно? Ты два года здесь, не можешь не знать. Отведёшь меня?

Корица отшатнулась. Кажется, впервые она выглядела испуганной.

– Так отведёшь?

В её глазах он прочитал: “Зачем?”

Крылов покачал головой. Если бы он мог объяснить… Он помедлил, собираясь, и наконец заговорил:

– Там, за морем, полно людей, ты знаешь не хуже меня. Они рождаются, учатся чему-то, потом живут как умеют, сходятся и расходятся. Я был как все, только с детства любил рисовать, больше всего в жизни любил. И у меня получалось, поверь. Когда смог, поехал по миру – смотреть и учиться. Заработал имя, а в нашем кругу это значит деньги. И ещё знакомства, много. И постепенно заметил я одну странную вещь, вот какую. Все эти люди, серьезные, образованные, умные, передо мной, сопляком, как бы тушевались, чуть ли не заискивали временами. Что за диво, думал я тогда, а потом понял: это они перед искусством робеют, потому что, во-первых, не понимают ни фига, а во-вторых, понапридумывали себе всякого, высокий смысл ищут в моих мазках, озарение и Путь. Ты, наверное, не понимаешь меня сейчас, думаешь, совсем зазнался маляр убогий. Пожалуй, я по-другому объясню. Скажем, приходят люди в музей и восторгаются – вот он, арт, глубины и высоты. Потом прихожу я и вижу пространство, увешанное и уставленное кадаврами, мертвечиной, ибо в свершившемся артефакте ценность если и есть какая, то исключительно утилитарная: сесть там или закуску разложить, или вот костёр подпитать угасающий. Это я к тому, что искусство моментально, моментально и эфемерно, как рисунок на песке, как дрожащая в воздухе нота, как вспышка осмысленного света. И люди те, что в картинах путь для себя придумывают, главного не разумеют: арт это лишь поиск пути, вечный и безрезультатный, потому как любое повторение есть путь почтенного ремесленника, но не творца…

Крылов перевёл дыхание и добавил:

– Вот поэтому я тут, вот поэтому и не рисую.

Он запнулся и густо покраснел, но потом махнул рукой – ладно, чего уж там, ночь стерпит – и сказал:

– Я смысл ищу.

Корица встала, сбросив одеяло, подошла и обняла его.

– Ну вот, – проворчал он смущённо, – разжалобил. Так отведёшь?

Она кивнула утвердительно и поцеловала его быстрым, неловким поцелуем.

***

Неудивительно, что он не нашёл сам. Вход в крипту, узкая щель, таился в крошечном распадке между холмами, густо поросшем кустарником и скрюченными деревцами. Перед входом высился деревянный крест в рост человека, с маленькой иконкой. “Никос поставил, не иначе”, – подумал Крылов, рассматривая выгоревший на солнце строгий лик.

Он волновался даже сильнее, чем предполагал в ожидании этого момента.

Корица томила несколько дней с исполнением обещания, и он исходил остров

в поисках, продирался через кусты, карабкался на склоны, но не преуспел, хотя, как теперь оказалось, был близок. Сегодня утром он решительно направился к дому Никоса, странное предчувствие подгоняло его. Корица возилась в огороде, завидев его, она расцвела, но тут же и сникла, почуяла беспокойство крыловское и непреклонность. Жена Никоса махнула ей, иди, мол, и приветливо покивала Алексу, лопоча что-то.

– Готова? – спросил тот нетерпеливо, издали раскланиваясь с гречанкой.

Корица вздохнула и зашагала прочь от дома, обречённо свесив перепачканные землей руки.

И вот они здесь. Спроси кто Крылова, отчего так хотел он попасть сюда, вряд ли смог бы ответить. Возможно, тайная одержимость Никоса блаженным старцем впечатлила его. Он легко представил, как, должно быть, потрясло грека появление ещё