Стихи - Павел Антокольский

1954

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.

СНЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Сны возвращаются из странствий.Их сила только в постоянстве.В том, что они уже нам снилисьИ с той поры не прояснились.

Из вечной ночи погребенныхВыходит юноша-ребенок,Нет, с той поры не стал он старше,Но, как тогда, устал на марше.

Пятнадцать лет — не пять столетий.И кровь на воинском билетеЕще не выцвела, не стерта, —Лишь обветшала гимнастерка.

Он не тревожится, не шутит,О наших действиях не судит,Не проявляет к нам участья,Не предъявляет прав на счастье.

Он только помнит, смутно помнитРасположенье наших комнат,И стол, и пыль на книжных полках,И вечер в длинных кривотолках.

Он замечает временамиСвое родство и сходство с нами.Свое сиротство он увидит,Когда на вольный воздух выйдет.

1956

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.

ИЕРОНИМ БОСХ

Я завещаю правнукам записки,Где высказана будет без опаскиВся правда об Иерониме Босхе.Художник этот в давние годаНе бедствовал, был весел, благодушен,Хотя и знал, что может быть повешенНа площади, перед любой из башен,В знак приближенья Страшного суда.

Однажды Босх привел меня в харчевню.Едва мерцала толстая свеча в ней.Горластые гуляли палачи в ней,Бесстыжим похваляясь ремеслом.Босх подмигнул мне: «Мы явились, дескать,Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,А на доске грунтованной на плоскостьВсех расселить в засол или на слом».

Он сел в углу, прищурился и начал:Носы приплюснул, уши увеличил,Перекалечил каждого и скрючил,Их низость обозначил навсегда.А пир в харчевне был меж тем в разгаре.Мерзавцы, хохоча и балагуря,Не знали, что сулит им срам и гореСей живописи Страшного суда.

Не догадалась дьяволова паства,Что честное, веселое искусствоКарает воровство, казнит убийство.Так это дело было начато.Мы вышли из харчевни рано утром.Над городом, озлобленным и хитрым,Шли только тучи, согнанные ветром,И загибались медленно в ничто.

Проснулись торгаши, монахи, судьи.На улице калякали соседи.А чертенята спереди и сзадиВели себя меж них как Господа.Так, нагло раскорячась и не прячась,На смену людям вылезала нечистьИ возвещала горькую им участь,Сулила близость Страшного суда.

Художник знал, что Страшный суд напишет,Пред общим разрушеньем не опешит,Он чувствовал, что время перепашетВсе кладбища и пепелища все.Он вглядывался в шабаш беспримерныйНа черных рынках пошлости всемирной.Над Рейном, и над Темзой, и над МарнойОн видел смерть во всей ее красе.

Я замечал в сочельник и на пасху,Как у картин Иеронима БосхаТолпились люди, подходили близкоИ в страхе разбегались кто куда,Сбегались вновь, искали с ближним сходство,Кричали: «Прочь! Бесстыдство! Святотатство!»Во избежанье Страшного суда.

4 января 1957

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.

ПОСЛЕДНИЙ

Над роком. Над рокотом траурных маршей.Над конским затравленным скоком.Когда ж это было, что призрак монаршийРасстрелян и в землю закопан?

Где черный орел на штандарте летучемВ огнях черноморской эскадры?Опущен штандарт, и под черную тучуНаш красный петух будет задран.

Когда гренадеры в мохнатых папахахШагали… ты помнишь их ропот?Ты помнишь, что был он как пороха запахИ как «на краул» пол-Европы?

Ты помнишь ту осень под музыку ливней?То шли эшелоны к границам.Та осень! Лишь выдыхи маршей росли в нейИ встали столбом над гранитом.

Под занавес ливней заливистых проседьЗакрыла военный театр.Лишь стаям вороньим под занавес броситьОсталось: «Прощай, император!»

Осенние рощи ему салютуютСвистящими саблями сучьев.И слышит он, слышит стрельбу холостуюВсех вахту ночную несущих.

То он, идиот, подсудимый, носимыйПо серым низинам и взгорьям,От черной Ходынки до желтой Цусимы,С молебном, гармоникой, горем…

На пир, на расправу, без права на милость,В сорвавшийся крутень столетьяОн с мальчиком мчится. А лошадь взмолилась,Как видно, пора околеть ей.

Зафыркала, искры по слякоти сея,Храпит ошалевшая лошадь…. . . . . . . .… Отец, мы доехали? Где мы? В России.Мы в землю зарыты, Алеша.

1919

Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.

МОЛОКО ВОЛЧИЦЫ

Прочтя к обеденному часу,Что пишут «Таймс» и «Фигаро»,Век понял, что пора начаться,Что время за него горой.

Был выпуск экстренный не набран.Был спутан телеграфный шифрС какою-то абракадаброй.И тучи, засветло решивПлан дислокации, дремотноКлубились вкруг его чела.

В дыму легенд, в пыли ремонтовЕвропа слушать начала:Откуда пыль пылит? Иль мчитсяЗа ней гонец?Как вдруг — бабах!..Век знал, что некогда учиться,Знал, что гадает на бобах,Что долго молоко волчицыНе просыхает на губах.

Что где-то там Джоконды кража,Процесс Кайо и прочий вздор,Что пинкертоновского ражаЕму хватало до сих пор

И на бульварный кинофильм,И на содружество гуляк,Что снится ночью простофилямВенец творения — кулак.

Век знал, что числится двадцатымВ больших календарях. Что впредьВсе фильмы стоит досмотреть,Тем более что нет конца там

Погоне умных за глупцом.И попадет на фронт Макс Линдер,Сменив на кепи свой цилиндр,Но мало изменясь лицом.

В миазмах пушечного мясаРоился червь, гноился гнев.Под марлей хлороформных масокСпал человек, оледенев.

Казалось без вести пропавшим,Что вместе с ними век пропал.Казалось по теплушкам спавшим,Что вместе с ними век проспал.

О, сколько, сколько, сколько всякихЖивых и мертвых лиц внизу!Мы все, донашивая хаки,Донашиваем ту грозу.

Гроза прочна, не знает сносу.Защитный не линяет цвет.Век половины не пронессяЕму сужденной сотни лет.

Он знал, что не по рельсам мчится.Знал, что гадает на бобах,Что долго молоко волчицыНе просыхает на губах.

Бедняк. Демократ. Горожанин.Такой же, как этот иль тот.Он всех нецензурных пустотПочуял в себе содержанье.

Он видел, как статуи славОт львиного рыка ЖоресаВнезапно лишаются весаИ — рушатся, голос пославПотомкам своим.

Кто подскажет,Как жить и что делать? Никто?…Он прет, распахнувши пальто,За нацией.Ну и тоска же!

И вот он расчесан, как зуд.И занумерован под бляхой.И вот. Как ни вой. Как ни ахай.Вагоны. Скрипят. И ползут.

Москва. Зима. Бульвар. ЧерноОт книг, ворон, лотков.Всё это жить обречено.Что делать! Мир таков.

Он мне не нравился. И в тотВоенный первый годБыл полон медленных пустотИ широчайших льгот.

Но чувствовал глубокий тылКвартир, контор, аптек,Что мирных дней и след простыл,Просрочен давний чек.

И все профессии равноБесчестны и смешныПред бурей, бьющейся в окно,Перед лицом войны.

<1961>