Дорога в снегопад - Антон Уткин

Как стало известно впоследствии, странное стечение обстоятельств привело к демаршу Гоши: в марте на сайте «Компромат. ru» появилась статья, направленная против некоей высокопоставленной особы, и имя Мити фигурировало там в самом неприглядном контексте. Отношения с отцом у Гоши и без того были напряженными, но статья, с которой он познакомился по подсказке одного из своих друзей, и вовсе поставила на них крест.

Непонятно было, откуда Гоша набрался этих своих идей. С детства он был под присмотром; школа, куда отдали его учиться, была из самых лучших, под патронажем одной из первых дам государства. И Кира поэтому винила во всем случившемся Интернет: все эти «ВКонтакте», «Одноклассники» и прочие самодовольные стада, единицей которых, впрочем, она и сама с удовольствием состояла. И сейчас, поглядывая на хорошенького пятилетнего сына своих соседей, Кира с грустью думала: как-то совсем быстро пролетело время, и мальчик ее превратился в строгого юношу, а, казалось, еще совсем вчера был беспомощный, близкий и родной. С неуместным теперь умилением она вспоминала, как он коверкал слова и как это заставляло сердце сжиматься от нежности, а теперь это было упрямое, злобное существо, пышущее гневом и враждой.

В Москве картина происшедшего предстала еще более ясной и более грозной. Выяснилось, что Гоша не ограничил свой протест уходом из семьи. Он примкнул к анархистам, о существовании которых в современном мире Кира даже не подозревала и последнее упоминание о которых попадалось ей еще в студенческие годы при чтении какой-то книги о гражданской войне в Испании. Однако и это было еще не все. Совсем недавно та компания, с которой связался Гоша, провела акцию социального устрашения: 9 мая в самом центре Москвы среди бела дня при помощи украденного со стройки сварочного аппарата они заварили вход в вызывающе дорогой ресторан, наполненный посетителями. Охране удалось задержать двоих из этой группы горе-сварщиков, но Гоше от правосудия посчастливилось ускользнуть. На этот раз, когда над сыном сгустилась нешуточная угроза, Митя встряхнулся: через своих многочисленных и влиятельных знакомых он добился встречи с хозяином ресторана и во время ее изыскал способы заключить с пострадавшим мировое соглашение, убедив его не доводить дело до суда. Пока решалась эта неприятность, Кира провела несколько поистине чудовищных дней и ночей. Только это, хотя, как она чувствовала, и временно, примирило ее с мужем.

В шереметьевском аэропорту Алексея встречал хмурый Антон. Антон жил тремя этажами выше и относился к категории друзей детства, — категории, схожей с категорией кровных родственников. Все детство они с Антоном были неразлучны. Весной на ручьях талого снега строили плотины, выпиливали из фанеры целые армии безответных солдат, из полых лыжных палок мастерили духовые ружья, стрелявшие бумажными колпачками, устраивая настоящие сражения с такими же сопливыми бойцами из соседних домов, с отцом Антона в Крылатских холмах искали зуб динозавра, вместе посещали хоккейную секцию «Крылья Советов» на Сетуни.

Тот район столицы, где они с Антоном провели детские годы и где прожили большую часть жизни, мало кому известен, и, несмотря на то что в Москве на первый взгляд немало таких районов, именно этот вполне мог бы считаться одной из достопримечательностей. Возник он на западе лет сорок тому назад, сразу соединив в себе удобства города и тихую прелесть дачной местности. Долгое время станция метро была конечной, и всего один автобусный маршрут уходил за кольцевую дорогу в сонный поселок Рублево, отгороженный от нее чудесным сосновым бором. Остальные были ограничены кварталами, разбросанными между остатками больших и некогда сплошных лесных массивов. Пятиэтажные и двенадцатиэтажные дома были обнесены кленами, липами и тополями и обрамляли дивную березовую рощу с подлеском из плодоносящего орешника, так что некоторые дома буквально утопали в зелени. Суровой нитью, которая как бы пришивала этот зеленый клочок к остальному городу, было правительственное шоссе, тогда еще двухполосное, а за ним, на том месте, где сегодня вздымаются бетонные глыбы Крылатского, рядами стояли яблони бескрайних садов. Трактор, как неутомимая букашка, ходил туда-сюда по необъятным полям, из синевы которых, прямо как будто из самого зеленого овса, вырастало островерхое голубоватое здание университета. Во время больших праздников жители района собирались на холмах смотреть салют, и с холмов этих видели почти то же самое, что видел солнечным сентябрьским вечером семнадцать десятков лет до того Наполеон Бонапарт, только теперь сама Поклонная гора входила составной частью в развернувшийся перед ними пейзаж.

Случалось, на площадку у продовольственного магазина выходили лоси, и Алексей хорошо помнил, как под возбужденными взглядами небольшой толпы прохожих и зевак ветеринары, вызванные из цирка, делали им снотворную инъекцию, а растерявшиеся милиционеры, побросав фуражки в салон патрульного УАЗа, помогали грузить обмякшие туши в фургон наподобие хлебного.

Подобные маленькие происшествия, а именно запланированные салюты, незапланированное появление лосей и смешанные по своему целепологанию драки алкоголиков у винного отдела, наверное, были единственными, способными как-то нарушить плавное течение жизни этого уголка, подчинявшейся скорее не ритмам большого города, а естественным природным циклам. Лосей увозили за МКАД в их родные дебри, и на площадке у магазина воцарялось обычное спокойствие, как если б сонно текучая вода сомкнулась над плеснувшей рыбой. В час дня магазин закрывался на обеденный перерыв, прохожие совсем исчезали с улицы, и только в тени распускающихся лип любители спиртного пережидали полуденный зной, наслаждаясь портвейном, добытым в утренней очереди. Любой, попадавший сюда, не мог не поддаться ощущению мира и спокойной безмятежности, прочно царящих здесь в любое время года и во всякий час суток. Алексей думал о том, что за исключением поселка художников на Соколе, Лианозова и чего-то такого в Сокольниках и Лосинке, подобных мест в Москве практически нет и ценятся они по особому счету, но, главным образом, самими их обитателями, ибо широкие круги горожан пребывают относительно них в полной неизвестности.

Антон увидел свет в один год с Алексеем, но только весной, и был поэтому на полгода старше. Отец его был кинооператором, довольно известным в 70-е, и в этом смысле Антон пошел по его стопам. Творческий путь он начал вторым оператором на фильме «Антиподы», но когда в середине 90-х игровые картины снимать почти перестали, переключился на рекламу, а потом вошел во вкус документалистики, сделал несколько приличных работ, и за одну из них даже получил специальный приз кинофестиваля в Мадриде. К женщинам он относился с глубоким недоверием, хотя все его родные были именно женщины. Свой рано распавшийся брак он вспоминал с содроганием, но с бывшей женой, которая жила неподалеку, сохранил отношения довольно непосредственной дружественности. Время от времени какие-то девушки появлялись в его жизни, и он, по его собственному выражению, «заморачивался», но быстро остывал, «брался за ум» и отдыхал у себя на кухне, используя для этого самые непритязательные мужские способы.

Летом 78-го года родители Антона отдыхали в Прибалтике, в Пярну. Винт прогулочного баркаса, на котором они вышли в море, замотало в рыбацкие сети, баркас перевернулся; родители, хотя и отличные пловцы, тоже запутались в сетях и захлебнулись. После этого Антона забрала к себе тетка, но, достигнув совершеннолетия, он снова переехал в родительскую квартиру. Образ жизни, веденный им тут, всегда казался Алексею сомнительным. Трезвый или пьяный — Антон ругался всегда. Если находились слушатели, он свирепо матерился, проклиная Лужкова, гастарбайтеров, дорожные пробки, по старой памяти демократов и Ельцина, Бакатина, Шумейко, Шохина, Шушкевича, Станкевича, Собчака, Сосковца, Гаврилу Попова, — он помнил их всех поименно, — порядок распределения средств в Госкино, продажность чиновников этого хорошо знакомого ему ведомства и их сексуальную ориентацию, и сложно было тогда узнать в нем автора тонких метафизических картин, которыми он снискал себе известность и заработал имя в кинематографической среде. Впрочем, этим только и ограничивался его протест против мира, погрязшего во лжи. В карманах у него было то пусто, то густо, но он, по счастливому свойству характера, в уныние никогда не впадал. Себя он называл «типичным московским мещанином», «посадским человеком», и о дворянстве не мечтал ни в каком из его современных изводов. Какими могли бы стать Антон и его нынешний мир, если бы не вторглось в его детскую жизнь такое страшное несчастье, так и осталось одной из давно упущенных возможностей. Как бы то ни было, об этом они с Алексеем никогда не сказали ни полслова.