Следы (сборник) - Януш Вишневский

В течение нескольких недель в Мурнау он отказывался принимать этот диагноз. Он считал, что это временное явление, что такие вещи случаются с сумасшедшими мотоциклистами на автостраде – но уж никак не с ним, что все пройдет и он выйдет из клиники на своих ногах. И впервые осознал, что все это взаправду, впервые понял, что именно произошло с его телом, лишь тогда, когда медбрат-индус начал обучать его обходиться с катетером. Тогда он спросил, зачем ему это знать и как долго ему придется это делать. И медбрат, глядя ему прямо в глаза, ответил: «Скорей всего – всю жизнь…»

С этого дня он потихоньку перестал отрицать то, о чем ему осторожно говорили врачи. Он понял, что инвалидная коляска, на которой он передвигался по коридорам клиники, – это не временное неудобство «на пару месяцев реабилитации». А окончательно похоронить свои мечты о выздоровлении и возвращении к обычной жизни и смириться с фактом, что он проведет в коляске всю оставшуюся жизнь, ему пришлось после того, как через три месяца невролог и уролог с помощью простого теста подтвердили неутешительный диагноз: взрывной перелом позвоночника и поперечных отростков. Такой перелом невозможно вылечить: разрывы никогда не срастаются и никогда больше эти отростки не смогут передавать никакие сигналы в мозг и принимать сигналы из мозга. Если во время теста, похожего на обыкновенный осмотр простаты, пациент никак не реагирует на введенный в соответствующее отверстие палец уролога – значит, повреждения «необратимы».

У Роланда все было именно так. Он даже не заметил, когда уролог закончил свое обследование…

Через несколько дней после этого своеобразного открытия Роланд «впал в пучину реактивной депрессии», как выразился больничный психолог в разговоре с женой Роланда. Беспричинная агрессия сначала по отношению к самому себе, потом по отношению к близким, а в конце концов – по отношению ко всему миру. Полное и абсолютное неприятие действительности, отчаяние, ненависть к себе, к своему ставшему вдруг чужим телу, бесконечное бессилие, маниакальные обвинения себя, потеря смысла существования. Единственное, что давало надежду и парадоксальным образом держало его в этой жизни, – это план… самоубийства. Именно для реализации этого плана он тренировал руки, чтобы в конце концов быть в состоянии самостоятельно, без помощи санитара выехать в коляске в садик около клиники, выбрать подходящую ветку и на ней повеситься.

И вот однажды утром, пребывая в полной апатии и лелея навязчивую мысль о смерти, он вдруг испытал острое и обжигающее чувство стыда. Мартина, его жена, сидела на больничной койке, а он – в своей коляске, молчащий и чужой, купающийся в собственном горе. Цецилька, их дочка, забралась к нему на колени и начала шептать на ухо всякие маленькие глупости: что кот, скучая по нему, писает где попало, что она получила двойку по математике и боится сказать об этом маме и что он, когда вернется домой, должен обязательно объяснить ей «эти дурацкие уравнения», что ее компьютер «барахлит» и его нужно как можно скорее починить, а в конце она шепнула, что прибралась в его кабинете на третьем этаже, чтобы «ему было там уютно, когда он снова там засядет на целый день».

Именно тогда он впервые почувствовал стыд. За свой мерзкий эгоизм, ослепленный которым он совершенно забыл, что, с тех пор как на свет появилась Цецилька, он живет не только для себя. Когда у него вдруг конвульсивно затряслись руки, к нему подошла Мартина, попросила Цецильку на минутку выйти из палаты, а потом опустилась перед ним на колени и сложила руки как для молитвы. Она смотрела ему прямо в глаза и спокойно говорила: о том, как сильно они его любят и как он им всем нужен, и о том, что она уже все придумала. Она будет писать – и уже обо всем договорилась с продюсерами – свои сценарии исключительно дома, она освоит реабилитацию, физиотерапию, йогу, массаж, акупунктуру и все остальное, что понадобится. Кабинет его они перенесут с третьего этажа в ту пустую комнату на первом этаже, что в углу. Лестницу уберут и построят пандус – она уже разговаривала с хозяином. А вчера она была у известного уролога и он показал ей, как вставлять катетер. При правильном использовании менять катетер придется не чаще чем раз в шесть часов. Что она хочет его так же, как и раньше. И что он тоже может ее хотеть, потому что либидо и чувствительность – они ведь в мозгу. Уролог сказал, что виагра должна подействовать. Он не сможет испытывать оргазм, но они могут быть вместе, как раньше.

Когда он начал плакать, она замолкла на секундочку, а потом добавила: «Захоти жить… пожалуйста…»

В июле 2012 года Роланд по заданию рекламного агентства сделал серию фотографий Берлина с высоты птичьего полета.

Из кабины вертолета…

История греха

В тот день все было не так, как обычно.

Ее мать проснулась с сердечной аритмией и, вместо того чтобы принять оранжевую таблетку, закурила сигарету. Кошка Бестия вернулась домой под утро с порванным правым ухом. Бабушка Юзефа опоздала на обед, потому что в электричке «хулиганы и бомжи повыбивали стекла камнями» и ей пришлось ехать через Познань, а не через Кутно.

Сегодня-то ей совершенно очевидно, что все это были знаки и что ее просто подвела интуиция.

Ибо это был ее день. Вымечтанный и долгожданный.

Ее переполняло нетерпение и любопытство. И к тому же она очень скучала. С тех пор как они больше года назад решили, что хотят быть вместе, они не провели ни одной ночи врозь. И она не знала, что такое – скучать. Почувствовала только сейчас – уже перед свадьбой. Она поехала домой, «в деревню», а он должен был приехать через два дня – на их свадьбу. А потом она сразу хотела сбежать из дома «в деревне». Еще маленькой девочкой она поняла, что настоящая жизнь начинается не здесь, а в городе – в восьми километрах от овина сельского старосты. И с тех пор она всегда хотела отсюда сбежать. В городе она училась в начальной школе, в городе получила аттестат – единственная в своей семье. Ее старшая сестра стала парикмахером – по настоянию отца, который всегда говорил: «Это конкретная профессия, потому что волосы ведь у людей растут всегда». Он же настоял на том, чтобы сестра осталась в деревне, а потом она поспешно вышла замуж за сына соседского кузнеца – иначе к ней крепко-накрепко приклеился бы ярлык старой девы. Теперь сестра одна растит двоих детей и судится за алименты.

А вот она никогда не слушала советов отца. Когда после школы она сообщила родителям, что хочет продолжить учебу, отец сначала на нее наорал, потом перестал с ней разговаривать, а в конце концов запретил матери «давать деньги на такие глупости, потому что и без высшего образования можно в конторе в волости сидеть». Мать тайком дала ей немного денег, и она уехала в город, где был институт, рядом с Балтикой. Первый год она жила у знакомых матери – присматривала за их ребенком, и за это ей разрешалось спать на раскладушке в его комнате, завтракать с ним и жечь свет на кухне, когда ей надо было заниматься. Сдав летнюю сессию, она уехала в Голландию – работать. В огромном холодильнике где-то на окраине Гааги она с понедельника по пятницу по десять часов в день паковала в коробки цветы, трясясь от холода. А в выходные подрабатывала уборкой в домах. Однажды она убирала трехэтажную виллу молодого фотографа из Англии, и он уговорил ее сделать «несколько фотографий за хорошее вознаграждение». За эти несколько фотографий она получила больше, чем за месяц работы с цветами! Ее совершенно не смутило, что надо было раздеться – ее все равно никто здесь не знал. Зато благодаря этим снимкам она смогла купить лекарства и вылечить пиелонефрит, наесться наконец до отвала в ресторане и приобрести месячный проездной в свой цветочный холодильник.

Ее снимки фотограф делал на втором этаже своего дома. А однажды она заглянула на третий. Посреди огромной комнаты, на постели, окруженной камерами и со всех сторон освещаемой яркими лампами, обернутыми в пергамент, молодая белая женщина склонилась над бедрами двоих чернокожих мужчин.

Сгорая от стыда, она убежала вниз, едва сдерживая рвоту.

А на следующий день к ней в холодильник приехал фотограф. После короткой вступительной части о «замысле режиссера» последовала вторая, гораздо более длинная и убедительная, – о деньгах. Она размышляла об этом целую ночь. Переводила названную им астрономическую сумму в злотые, а потом делила на проценты кредита, который ей не пришлось бы брать, чтобы купить квартиру в городе недалеко от Балтики. К тому же мама, со своим больным сердцем, могла бы поехать наконец в санаторий, а сестра с сыновьями – съездить в горы…

Утром она не поехала на работу. В полдень фотограф отвез ее в клинику в центре города, там она сдала анализы на ВИЧ и РВ, а потом провела два часа у парикмахера. Забрав результаты анализов, они уже после обеда купили несколько комплектов белья в бутике. И вечером она была на третьем этаже виллы. При съемке первого фильма в комнате были только оператор и его ассистентка-осветитель. Ночью она долго и горько плакала. Главным образом – от стыда. Но потом она стала думать, что ведь это только работа. Работа грешная – но ведь это все из-за нищеты. И она ведь не убивает, не грабит, не причиняет никому вреда. Никому. Только себе самой. Так она записала у себя в дневнике. А как-то она даже исповедалась в этом своем грехе. И даже получила прощение…