Португальские письма - Габриэль-Жозеф Гийераг

я обречена, нежели наслаждаться убогими радостями, которые даруют вам ваши французские любовницы; я не завидую вашему равнодушию, и вы жалки мне; попытайтесь разлюбить меня; я льщу себя мыслью, что привела вас в такое состояние, что без меня все ваши наслаждения будут несовершенны, и я счастливее вас, ибо душа моя более полна. С недавних пор меня сделали привратницей в этом монастыре; все те, что обращаются ко мне, думают, что я безумна, я не знаю, что отвечаю им. И нужно, чтобы монахини были бы столь же неразумны, как я, чтобы счесть меня способною на какие-либо заботы. Ах, я завидую счастью Эмануэля и Франсиско[4]: почему я не пребываю неотлучно при вас, как они? Я последовала бы за вами и, без сомнения, прислуживала бы вам с большой охотой, я ничего другого в мире не желаю более, чем видеть вас; по меньшей мере, вспоминайте обо мне. Я довольствуюсь вашей памятью обо мне; но я не смею быть в ней уверенной; я не ограничивала своих надежд вашими воспоминаниями обо мне, когда видела вас каждодневно; но вы научили меня покоряться всему, что вы захотите; между тем я не раскаиваюсь в том, что обожала вас, я радуюсь тому, что вы обольстили меня; ваше жестокое отсутствие, вечное, может быть, ничуть не умаляет горячности моей любви: я хочу, чтобы все знали о ней, я не делаю из нее тайны, и я в восторге от всего, что сделала ради вас вопреки всем правилам благопристойности; я полагаю отныне всю свою честь и всю свою веру в том, чтобы любить вас самозабвенно всю жизнь, раз я уже начала любить вас; я говорю вам все эти вещи не для того, чтобы заставить вас писать мне. Ах! не принуждайте себя, я желаю от вас лишь того, что исходит от вашего чувства непроизвольно, и я отвергаю всякое выражение вашей любви, которое могло бы затруднить вас; мне доставит удовольствие простить вас, потому что для вас будет, может быть, удовольствием не трудиться писать мне; и я испытываю глубокую наклонность отпустить вам все ваши вины. Один французский офицер имел милосердие пробеседовать со мною сегодня утром три часа сряду о вас, он сказал мне, что Франция заключила мир[5]; если это так, то не смогли бы вы навестить меня и увезти меня во Францию? Но я не заслуживаю этого, поступайте, как вам будет угодно, моя любовь не зависит более от вашего обращения со мною; с тех пор, как вы удалились, я ни одного мгновения не была здорова, и моим единственным удовольствием было произносить ваше имя тысячу раз в день; некоторые из монахинь, зная о плачевном состоянии, в которое я погружена вами, говорят мне о вас весьма часто; я стараюсь как можно реже выходить из своей кельи, где я виделась с вами так часто, и я непрестанно гляжу на ваш портрет, который мне в тысячу раз дороже жизни, он дает мне немного радости; но он дает мне также и много горя, когда я думаю о том, что вас никогда, быть может, не увижу; но почему же стало возможным, что я вас никогда, быть может, больше не увижу? Неужели вы покинули меня навсегда? Я в отчаянии, ваша бедная Мариана не имеет больше сил, она лишается чувств, заканчивая это письмо. Прощайте, прощайте, сжальтесь надо мною.

Письмо третье

Что станется со мною и что вы хотите, чтобы я сделала? Как далека я от всего того, что предвидела: я надеялась, что вы станете писать мне с каждой своей стоянки и что письма ваши будут весьма длинны; что вы укрепите мою страсть надеждой вновь увидеться с вами, что полное доверие к вашей верности даст мне некоторого рода спокойствие и что я буду тем временем пребывать в состоянии, которое еще можно переносить, не страдая чрезмерно. Я даже помышляла о неосуществимом, о том, чтобы сделать все усилия, на которые я могла бы быть способной, чтобы излечиться, если бы я безусловно удостоверилась в том, что вы меня вовсе забыли: ваше отсутствие, некоторые благочестивые побуждения, опасение окончательно разрушить остатки своего здоровья столькими бдениями и столькими тревогами, малая вероятность вашего возвращения, холодность вашей страсти и вашего последнего прощания, ваш отъезд, вызванный достаточно легковесными предлогами, и тысяча иных доводов, слишком основательных и слишком бесполезных, обещали мне, казалось бы, достаточно прочную поддержку, если бы оказалось, что она мне нужна. Вынужденная бороться лишь с самой собою, я никак не могла заподозрить себя в подобной слабости или предвидеть степень своих сегодняшних страданий. Увы! сколь достойна я сожаления за то, что не делю своих мук с вами и одна должна переносить свое несчастие. Эта мысль убивает меня, и я умираю от страха, что вы никогда не были чрезмерно чувствительны к радостям нашей любви. Да, я убедилась ныне в лживости всех ваших душевных движений: вы обманывали меня каждый раз, когда говорили, что вас восхищает возможность видеться со мной наедине; я обязана лишь собственной назойливости вашим порывам и вашим восторгам: вы хладнокровно приняли решение воспламенить меня, вы видели в моей страсти лишь свою победу, и ваше сердце никогда не было глубоко затронуто ею. Разве это не великое несчастие для вас и не свидетельство малой вашей чувствительности, что вы не умели иным образом воспользоваться моим увлечением? И как могло случиться, что столь великой любовью я не могла принести вам полного счастья? Я сожалею, единственно из любви к вам, о тех безмерных наслаждениях, которые вы утратили; но почему же вы не пожелали испытать их? Ах, если бы вы знали их, вы согласились бы, наверное, что они более живительны, чем удовольствие обмануть мое доверие, вы ощутили бы, что мы много счастливее, что мы чувствуем нечто во много раз более трогательное, когда сами любим, нежели когда мы любимы. Я не знаю, ни кто я, ни что я делаю, ни чего я желаю. Душа моя разрывается от тысячи противоположных движений. Можно ли вообразить положение столь плачевное? Я люблю вас без памяти, и я слишком дорожу вами, чтобы решиться даже пожелать, чтобы вы были охвачены подобными же волнениями; я убила бы себя или умерла бы от горя, даже не прибегая к самоубийству, если бы уверилась в том, что вы никогда не имеете покоя, что жизнь ваша полна смятения и волнения, что вы плачете непрестанно и что все