Повесть Белкиной - Наталья Рубанова

– Кот, а не кажется ли тебе, что перед свадьбой нужно хотя бы познакомиться? Не Азия! И вообще…

– Знакомьтесь! – кот ухмыльнулся и закурил сигару. – Говогите! Вгемя пошго.

Я, поборов нечто, не имеющее названия, возникающее в случае, когда вас насильно женят на женщине, подошла (или все-таки подошел?) к брюнетке, и ойкнул/а. Одна ее часть оказалась юной, влекущей. Другая – та, что находилась ближе к стене, и которую сразу было не разглядеть, – старой, страшной. Голову даю на отсечение, ничего более уродливого вообразить не представлялось никакой возможности. «Надо линять, – подумал/а я. – Чем скорее, тем лучше. Но только чтобы она сама так решила, иначе кот с меня живой не слезет».

– Э…милая… – подозвал/а я ее. – Какого дьявола ты здесь околачиваешься?

Она не ответила.

– Э… милая… Видишь ли, я никогда на тебе не женюсь, будь ты хоть Синди Кроуфорд.

– Почему? – поинтересовалось 0.5 брюнетки.

– Потому что я – женщина.

– Ты – женщина? – 0.5 старухи расхохоталось.

– Так… – я начинал/а злиться не на шутку. – Еще одно слово – строем в космос пойдете. Обе! Выдры…

– А как же контракт? Ты же контакт подписывал!

Здрасть-пжалста! «Подписывал»! Надо ж так меня опустить!

– Поддельные документы. Насильственная смена пола в измерении, мне неведомом. К тому же, в бессознательном состоянии.

– А как же первая брачная ночь? – в один голос заохали 0.5 старухи и 0.5 брюнетки.

…И тут все полетело вверх тормашками. Через какое-то время я обнаружил/а, что стою на голове, а кот – на ушах. Все было перевернуто вверх дном, – но нет, не подумайте: ровным счетом никакого беспорядка. Просто все перевернулось.

Кот уныло стряхивал пыль с горностаевой мантии, сказочным образом оказавшейся у него на плечах. Невеста же, поворотив ко мне лучшую свою часть, скалила свежеотбелённые зубы. Кот тем временем взял большую коробку и, соорудив из нее нечто вроде кафедры, надел дурацкую треугольную шапочку с нелепой кисточкой (никогда не знала, как та называется), и толкнул речь.

Речь на Кота тумбочке

(расшифровка стенограммы)

Мигостивые судаги и судагыни! Дамы и пгости-господи! Калюжанки и сосгуживицы! Сотгудники и сотгуднички! Годственнички бедные и сиготы казанские! Гости незваные и монгого-татагы! Господа хогошие и нехогошие, тогстые и тонкие, здоговые и богьные, беднейшие и богатейшие! А также их годители, дети, погюбовнички, дгуги и дгужки, товагки и товагищи! Годные и бгизкие покойных! Пгишествеи мое всгечайте!

Новой фигософии молитеся, ибо Я есть истинный ваш гугу, а кто сгова такого не знает – учитегь. Дык! Я пгишел, чтобы дать вам вогю: а пгисгоняться к двегным косякам, выходить на подмостки, пить иги не пить, – тепегь гадать нечего. Дышать газучились, смегтные мои! Цигуном бы позанимагись хоть – богьно погезен! Подышаги-подышаги! Упс… В здоговом теге – здоговый дух, на самом деге – одно из двух… А как насчет подумать? И нечего в кгозет говмиться, пан пгофессог! Как же так? Ай-ай-ай… Книжицы не тогько писать, но и читать надобно-с: ученье – свет, туннегь дгинный… А вы, господа инженегы? Окно в миг – «гадуги» да «сапфигы»…

Пгишествие, Пгишествеи мое встгечайте! Да помните: коги все, как есть, оставите, Системка поедом съест! Кого-кого. Да тебя пегвого и сожгет! А ежги кто, пгостите, эвогюциониговать хочет, читайте книжки мои ученые. Там и пго потенциаг, и пго… Да уймись, дугачина, не там ищешь! Потенциаг, говогю, котогый еще до гождения в тебя вбиги. Застегнись, не вгемя… Дегаем паузу… Та-ак… Кто хочет эвогюциониговать, пгошу тепегь поднять гуки… Гогосуем. Так… Тгиста тгинадцать… Так… Семьсот четыге… Пятнадцать тысяч…Та-ак… Шестьсот девяносто тги… Так-так… Пять миггионов… Согок тги… Девяносто девять… Так-так… Миггиагд четыгеста! За мной! Угга!! Даешь!!!!! Что так вяго? Что так вяго, спгашиваю? М-да, богатыги – не вы… А вам, дамочка, только бы ссыгки на цитаты и указывать: ничего, ногмагьно по ночам спите? Классики и совгеменники в кошмагах не явгягись? Ах, дискугс… Виноват-с: с мегтвыми или о дискугсах, или о гитпроцессе!..

Э-эй! Есть кто живой? А кто живой, тому Системку и оценивать. Как-как, а-дек-ват-но. И без иггюзий! Что такое «иггюзия», маррриванн? Ну, это догго: читала б ты словагь в шкоге… Поговогим гучше, к пгимегу, о Законе. Закон – эт что? Пгавильно, сгедство подавгения, Вовочка. Кого? Что ты, Вовочка, говогишь такое, повтоги?… Пгавигьно, сгедство подавгения масс. Вас, значит, сгедство подавгения. Потому как не вы законы пишете, а те, у кого бабга богьше. Но, скажу по секгету, кто Системкой-то вогочает, тот самый и ущегбный. Коголь-то ваш, сгам пиагом-то пгикгывший, вам с тги когоба наобещаг, – вы и гапки квегху. А потом – оппаньки: вымя есть, а хегеса – нету! Но, что ни говоги, жениться по любви… Аггочка, догогуша, погодите… В общем, Системка до тех пог стоять будет, пока вам ее кговушкой своей когмить-поить не наскучит. Есги в микгосхемку ее – погоди, маррриванн – впишетесь, на хгеб хватит, а на нет и суда нет, один Стгашный да гогодный. Как пгогибаться пегестанете, вас – ам! – оппаньки: и нет вас, да и кто скажет, что быги?

А-у, гю-ди-ки! Слышите? Запашок откуда-то, не пойму… В штаны нагожили, никак?.. Ты, вот ты! Ты пошто к стенке жмешься? Пошто когенки дгожат, я тебя спгашиваю?! Пгидумал себе дядьку с богодой, тги буквы на корону его нацепиг… Дугачина ты, пгостофиля… Всё б тебе на печке…

Попаги вы, бгатцы… на одном месте уж скогько топчетесь? Всё фогм непогноценности ищете: да взять хоть б киношки с газетками. Заагканить же вас ими хотят, на-ту-галь-но! В плен инфогмационной фикции – да-да! – ведут: что-то, дескать, «пгоисходит». Но ни-че-го не пгоисходит, тогько вы в овощи пгевгащаетесь, дгуг дгужку по магкам часов мегяете… Моцарррта – пгокладками – на части гвете… Кто такой Моцарррт? Гучше могчите!.. Потому и похогонен в могиге для бедных: да не вогнуйся, сгышь? Тебе не снигось: я ж сказаг – могигы такие тогько гениям погагаются… Тебя ж, ванёк, хоть и дугак ты, за идиота дегжат. Как почему? Что носишь? Жгешь? Пьешь? Дышишь как? Сам, что ли, допетгил? Когда, с кем, сколько газ? Не живешь ты: инстинктики убгажаешь! Как смею? Дык Пришествие ж! Тгетьего не дано… А ты, запиши, запиши, пейсатигь, не то забудешь: «Чеговек – ничто без гиста, втигающего ему: «Это ты». Но это – не ты…».

С этими словами кот, единственный нормальный человек нашей веселой и счастливой семейки, начал резко уменьшаться, уменьшаться, уменьшаться… и через минуту, став не больше здоровенной крысы, легко запрыгнул мне на плечо. Тогда же вернулось ко мне и прежнее мое обличье.

И… гладя великолепную шерсть кота, не сходящего с моего плеча, я снова слышала, как мама гоняет отца по квартире. «Лара! Ларочка, уймись!» – кричал он, пряча бутылку, а хитрый дед хватался за ружье, а бабка грозила пальцем, а сестра затыкала уши ватой и поднимала с пола упавший томик Ювачёва, а в доме, который построил Джек, синица воровала пшеницу, а я хныкала на балконе – мне, на самом деле, так хотелось на море (просто пройтись босиком по берегу!), но оно было временно недоступно по глупым, лишь издали – одушевленным, причинам…

Сто первое ноября

…С одной стороны, я смотрю на себя со стороны. Но, если я смотрю на себя только с одной стороны (никто ведь не видел одновременно переднюю и заднюю части Луны?), значит, я не замечаю другой. «Полный шуй!» – говорю, с трудом вспоминая, что негоже писать о себе самой: да это вообще никуда не годится, отдает вульгарной дневникообразностью и не представляет ровным счетом никакого интереса – и все потому, что кто-то решил: тем ценнее «произведение», чем меньше возможностей разглядеть в нем «автора». И тут я понимаю, что как бы сама являюсь автором: мне от этого становится плохо, тесно, неуютно. Я как бы «должна» – кому? что? – эти безумные буковки! Но – т-с-с! – не то Мальчишка проснется! – по порядку.

Разотождествляем автора с героиней – и, р-раз. Выдумываем историю, которая к автору ровным счетом никакого отношения не имеет – и, д-два. Записываем белибердень согласно Правилу Этого Литературного Языка, беря за скобки мат – и, т-три. Слушаем, бьется ли сердце: четыре-и. Господи, боже! Как скучно выводить эти буковки, как несчастна я в них!

«Чтобы страдать, ему не хватает воображения», – подает голос Буковски. «…непременно работать над этюдами!» – подаю голос я, и немедленно начинаю. И даже придумываю название: «Душа toples». Кому-то оно покажется эротичным.

Ворчу…

Этюд первый, перечеркнутый

Королеву отравили! – крики из отхожего места. – Королеву! А-а-а!

«Королева» выходит из себя: у нее красивые, ничего не выражающие, глаза; от волос пахнет рвотой. «Королева» пытается прикурить. Как и «Король». «Свита» пытается прикурить. Все, как теперь говорят, в хлам.