Атомные уходят по тревоге - Анатолий Елкин

Чемоданов он не любил, да и ни к чему сейчас был чемодан. Все нужное вполне уместится в портфеле.

Сорокин взглянул на часы: 14.30… Что же, можно отправляться и на аэродром…

Когда конструктор выходил из кабинета, Министр Морского Флота СССР Бакаев с помощником появился в приемной.

— Здравствуй, Виктор Георгиевич!

— Приветствуем коллег!

— Кажется, сегодня в ЦК «морской день». «Все флаги…»

— Судя по всему, — пошутил Бакаев, — нам уже здесь делать нечего. Вы выпросили все, что можно, и еще сверх того…

— Несчастные сироты, — иронически парировал конструктор. — Захватили все моря и океаны и еще жалуются. Нашим кораблям среди ваших танкеров и сухогрузов скоро негде будет повернуться…

— Растем помаленьку. Да и вы вроде бы не отстаете.

— Стараемся. Слушай, Виктор Георгиевич, сейчас товарищи вспоминали твой разговор с Черчиллем.

— В связи с чем?

— К слову. Когда говорили, как вырос флот, как окреп на морях.

— Был такой разговор.

— Расскажи.

— У меня до приема еще минут двадцать. Пойдем…

Они вышли в коридор, устланный мягкой ковровой дорожкой…

— Который из них Бакаев? — Черчилль повернул голову в сторону помощника, двигавшего его кресло-каталку.

— Вот этот, сэр. Среднего роста. У колонны.

— Кажется, из крепких… Что ж, попробуем.

Увидев приближающегося к нему Черчилля, Бакаев извинился перед собеседниками и пошел ему навстречу.

— Извините, что в таком виде. — Черчилль развел руками. — Болезни безжалостны… Но это не тема для разговора. Рад приветствовать коллегу. Да, да, коллегу. Право же, я тоже кое-что сделал для флота Его Величества.

Премьер явно искал интимно-профессиональных точек соприкосновения.

— Мы знаем об этом и ценим ваши усилия. — Бакаев пожал протянутую руку собеседника и совсем не ощутил в ней старческой дряблости. Рукопожатие Черчилля было крепким, энергичным, живым. — Мы знаем вас как человека, немало сил отдавшего флоту. Так что ваша самокритика только делает честь вашей скромности.

Черчилль глухо засмеялся:

— О! Это типично русское слово — «самокритика». Как это у вас: «развивать критику и самокритику…» Так, кажется. К этому вас призывал премьер Сталин.

— Почему Сталин? Это закон нашей жизни. С ним легче идти вперед.

— Я не хотел обидеть Сталина. Мне приходилось с ним встречаться. Это человек необыкновенной воли, выдержки, государственного таланта. Я пишу об этом в своих записках.

— Рад слышать от вас это.

— Ладно… Так нам недолго начать и политическую дискуссию. Но мы встретились не ради нее. Я действительно рад вас видеть. Так вы тот самый министр, который хочет сделать Россию морской державой?

— Разве Россия недостойна этого?

Черчилль улыбнулся. Он не был наивным человеком и предполагал, что его акция вряд ли завершится успехом. Но он, проживший жизнь в сложнейшей политической игре, где ставками были смерть и война, предательство и кровь, он не был бы Черчиллем, если бы по крайней мере, прежде чем уступить ход, не попытался сбить противника и спутать игру. Люди — разные, и, кто знает, что может дать, казалось бы, самая что ни на есть авантюристическая партия.

— Кто вы по профессии?

— Можете считать меня, как и себя, морским волком. Моя жизнь с одиннадцати лет связана с морем.

— Это прекрасно. Мы, англичане, морская нация. И ценим племя моряков… Хотя, — Черчилль раскурил сигару, — и в России нет смысла создавать флот. Она — сухопутная страна…

— Это, видимо, точка зрения господина Черчилля? Насколько я помню, он ее уже не раз высказывал. Правда, в более резкой форме: «Россия — континентальная страна, ей нечего лезть в морские державы…» Кажется, так?

— А вы, русские, злопамятны. Я это действительно сказал в парламенте в сорок шестом году. И я продолжаю так думать сейчас. Тогда, в сорок шестом, когда вы приехали в Лондон, чтобы принять участие в разделе трофейного флота, наша позиция и определилась такой точкой зрения.

— Точка зрения, выгодная для Англии и неприемлемая для Советского Союза. Я хорошо помню те события. Тогда понадобилось личное вмешательство Сталина, чтобы наше государство получило справедливую компенсацию за потери своего флота в годы второй мировой войны.

— Все это так, но суть дела не меняется. Интересы России не на океанских дорогах. Они на бескрайних азиатских просторах. Так сложилось исторически.

— Такая точка зрения — не ваше изобретение, господин Черчилль. Был в России даже морской министр, который полагал, что Россия — держава сухопутная и флот ей ни к чему.

— Странно, что же такой человек мог делать в кресле морского министра? Кто он?

— Тоже иностранец. Француз на русской службе: маркиз де Траверсе. Впрочем, это давно было — в начале XIX века. Как видите, есть мнения, которые не стареют. Наш разговор — тому доказательство… — Бакаев помедлил. — И не все англичане так думают, господин Черчилль.

— Что вы имеете в виду?

— За последнее время мне часто приходилось вести в вашей стране подобные споры. Потому я и вооружился авторитетным мнением вашего известного историка XIX века Джена. А он, кстати, придерживался совершенно иной точки зрения. Я даже выписал его слова.

Бакаев вынул записную книжку:

— «Существует распространенное мнение, — говорил Джен, — что русский флот создан сравнительно недавно Петром Великим, однако в действительности он по праву может считаться более древним, чем британский флот. За сто лет до того, как Альфред построил первые английские корабли, русские участвовали в ожесточенных морских сражениях, и тысячу лет тому назад именно русские были наиболее передовыми моряками своего времени».

— Вы предполагаете, что я не знаю истории?

— Что вы! Просто я хотел сказать, что не все англичане думают, как вы.

— Но вероятно, и не все русские думают одинаково.

— В чем-то — да. А относительно места России на морях у нас в стране нет двух точек зрения. И это закономерно. Советский Союз имеет огромное морское побережье, теснейшие экономические связи почти со всеми странами мира. А потому он не может развиваться без мощного океанского флота. Потому мы во что бы то ни стало осуществим нашу широкую кораблестроительную программу.

— Для этого можно брать в аренду корабли союзных держав.

— Знаете, — Бакаев рассмеялся, — со своими оно как-то спокойнее.

— Ну что же, — буркнул Черчилль, — вас, видимо, не переубедишь. Посмотрим, что выйдет из вашего «Большого» флота. Ведь только поначалу кажется, что это легкое дело…

— Мы не думаем, что это легко. Но знаем — без Большого флота наша страна не останется…

Расстались они внешне тепло. Но неприятный осадок в душе, напряженность еще долго не проходили и у того, и у другого.

— Интересно, что сказал бы сейчас Черчилль? — Конструктор задумался. — Как ты думаешь, Виктор Георгиевич?

— А знаешь, у меня была еще одна встреча с Черчиллем. В шестьдесят восьмом году.

— Как так? Его ведь уже не было!..

— Символическая встреча. По приглашению премьер-министра Вильсона я был гостем английского правительства. И попросил в одно из воскресений организовать поездку в Стратфорд, на родину Шекспира.

По дороге остановились у сельского кладбища в Бладоне, где по завещанию Черчилля он похоронен. Подошел к его могиле. Окружили меня английские журналисты. Спрашивают: «Что привело вас, господин Бакаев, к могиле Черчилля?» «При жизни», — ответил я, — он был убежденным противником морского развития СССР. И я очень жалею, что покойный премьер не увидел наглядных свидетельств своих ошибок». Спрашивают: «А намного он ошибся?» Отвечаю: «Судите сами — Советский Союз стал великой морской державой. Только в заграничных водах ежедневно находится сорок пять тысяч советских торговых моряков. Что же вы не записываете?» — «Это у нас не пройдет».

— Да, крепко просчитался господин Черчилль!

— Разве один он просчитался!.. Многие просчитались. Все, кто не умел или не хотел заглянуть в завтрашний день…

— Товарищ Бакаев! — помощник секретаря ЦК выглянул в коридор. — Вас ждут…

— Вот такая история была. Любопытная и поучительная история… Ну, извините, я пойду. Вопросов накопилось, — он похлопал по папке, — масса… Боюсь, за один прием не решу. Так что опаздывать не стоит.

— Ну, ни пуха тебе, ни пера!..

В переулке, казалось, веяло морем. Посредине глубоко «штатской» Москвы, среди сохранившихся еще здесь маленьких поленовских двориков с липами и лопухами, старинных особняков, домиков, где когда-то рождалась и теперь жила старинная васнецовская Русь, как неожиданное окно в море — люди во флотских кителях, тужурках, форменках, входящие, выходящие, выбегающие из огромного здания с часовым-матросом у проходной.