Люди искусства - Светлана Бестужева-Лада

В феврале 1828 г. Грибоедов едет снова на север с донесениями и текстом трактата. Он был принят во дворце, где получил чин статского советника, орден святой Анны с алмазами, медаль за персидскую войну и четыре тысячи червонцев. И опять странно, что так мало и скупо пишут историки о дипломатических успехах Грибоедова и о стремительном взлете его карьеры. А ведь он отстаивал интересы России – не свои личные…

Парадоксально и то, что только дипломатическая служба давала Грибоедову средства к жизни. Его молодой приятель Пушкин уже зарабатывал литературным трудом (впрочем, тут же проматывая все заработанное), у Грибоедова же решительно не было времени на сочинения, а «Горе от ума», которое могло бы обеспечить ему безбедную жизнь, по-прежнему находилось под жестким запретом цензуры.

Окончание войны, поездка в Петербург и новая деятельность, открывшаяся вслед затем перед Александром Сергеевичем, пресекли последние порывы его к творчеству. Пришлось поставить на сцене жизни небывалую трагикомедию с кровавой развязкой. Никого не нашлось из числа дипломатов, кто сумел бы, явившись в побежденную Персию, тотчас после ее поражения, установить с тактом, знанием людей и условий жизни, правильные отношения обеих стран, кроме Грибоедова, пользовавшегося репутацией специалиста по персидским делам и творца только что заключенного договора.

Несмотря на заявленное им решительнее прежнего нежелание ехать в Персию, где, как он вправе был ожидать, его всего более ненавидели как главного виновника унижения национальной чести, отказаться было невозможно ввиду категорически заявленного желания императора.

Грустно прощался Грибоедов со всеми знавшими его, предчувствуя вечную разлуку. Упрочение русского влияния в Персии, предстоявшее теперь как главная задача его деятельности, уже не занимало его вовсе; он слишком пригляделся к восточному быту и складу мысли, чтобы находить живой интерес в открывшейся перед ним возможности долгого житья в одном из центров застоя, самоуправства и фанатизма.

Но долг внушал стойко осуществлять принятое на себя трудное дело, и новый полномочный министр не раз взвесил и обдумал, во время пути из Петербурга, политику, которой он должен следовать.

Луч счастья осветил внезапно усталого душой Грибоедова в ту пору жизни, когда, казалось, все радости его покинули. В жизни Грибоедова было множество сердечных увлечений и романов, он сам признавался, что «въ гр; шной своей жизни черн; е угля выгор; лъ отъ нихъ». Никогда, однако, он не переживал глубокого и сильного чувства и даже выработал себе несколько пренебрежительный взгляд на женщин:

«Я врагъ крикливаго пола… Женщина есть мужщина-ребенокъ, дайте ей пряникъ да зеркало – и она будетъ совершенно довольна… Чему отъ нихъ можно научиться? Он; не могутъ быть ни просв; щенны безъ педантизма, ни чувствительны безъ жеманства. Разсудительность ихь сходитъ въ недостойную разсчетливость и самая чистота нравовъ – въ нетерпимость и ханжество. Он; чувствуютъ живо, но не глубоко. Судятъ остроумно, только безъ основанія, и, быстро схватывая подробности, едва ли могутъ постичь, обнять ц; лое. Есть исключенія, за то они р; дки; и какой дорогой ц; ной, какою потерею времени должно покупать приближеніе къ этимъ феноменамъ! словомъ, женщины сносны и занимательны только для влюбленныхъ…»

Все эти теории рухнули в тот момент, когда в Тифлисе он встретил пятнадцатилетнюю княжну Нину Александровну Чавчавадзе, уже считавшуюся признанной красавицей в Тифлисе и имевшую тьму поклонников, наперебой превозносивших не только ее красоту, но и ум. Она была моложе Грибоедова на семнадцать лет – и чуть ли не столько же лет знала его, как друга дома. Вероятно, любовь Грибоедова к Нине незаметно выросла вместе с ней самой.

Что случилось, какая молния поразила Александра и юную княжну – неизвестно. Но после одного из семейных обедов в доме родителей Нины, Грибоедов отвел ее в сторону и буквально выпалил предложение руки и сердца. И оно было принято.

Грибоедов был безмерно счастлив, несмотря на то, что здоровье его резко ухудшилось, он страдал от приступов лихорадки и даже потерял сознание в церкви во время венчания, уронив при этом обручальное кольцо. Многие сочли это зловещим предзнаменованием. Новобрачный же говорил лишь о том, что переживает такой роман, который оставляет далеко за собой самые причудливые повести славящихся своей фантазией беллетристов.

Когда он поправился настолько, что мог пуститься в путь, они отправились в Тевриз через Эривань. Всюду молодую чету принимали с истинно грузинским гостеприимством, старались подольше задержать дорогих гостей под любыми предлогами, и эти восточные любезности стали мешать Грибоедову в исполнении его служебных обязанностей.

В Тебризе обнаружилось, что Нина беременна и везти ее с собой в Персию – невозможно, из-за всевозможных осложнений со здоровьем. Договорились, что Нина проведет некоторое время в Тевризе, окрепнет и приедет к супругу в Тегеран, где он к тому времени приготовит все необходимое.

О нежности, которой он окружал свою маленькую «мурильевскую пастушку» (как он называл Нину; ей только что пошел шестнадцатый год), говорит письмо его к ней, одно из последних (из Казбина, 24 декабря 1828 г.), полное ласки, любви и мольбы к Богу, чтобы никогда им больше не разлучаться:

«Безценный другъ мой, жаль мне тебя, грустно безъ тебя какъ нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значитъ любить. Прежде разставался со многими, къ которымъ тоже крепко былъ привязанъ, но день, два, неделя и тоска исчезала, теперь чемъ далее отъ тебя, темъ хуже. Потерпимъ еще несколько, ангелъ мой, и будемъ молиться Богу, чтобы намъ после того никогда более не разлучаться…

Помнишь, другъ мой неоцененный, какъ я за тебя сватался, безъ посредниковъ, тутъ не было третьяго. Помнишь, какъ я тебя въ первый разъ поцеловалъ, скоро и искренно мы съ тобой сошлись, и на веки…

Когда я къ тебе ворочусь! Знаешь, какъ мне за тебя страшно, все мне кажется, что опять съ тобой то же случится, какъ за две недели передъ моимъ отъездомъ. Только и надежды, что на Дереджану, она чутко спитъ по ночамъ, и отъ тебя не будетъ отходить. Поцелуй ее, душка, и Филиппу и Захарію скажи, что я ихъ по твоему письму благодарю. Коли ты будешь ими довольна, то я буду уметь и ихъ сделать довольными».

Прибыв в Тегеран, Грибоедов с какой-то отчаянной решимостью начал выполнять ту программу действий, которую сам себе составил: ни в чем не уступать персам, получить для России как можно больше выгод. Естественно, друзей среди персов это ему не прибавило, зато дало возможность англичанам, постоянно интриговавшим при персидском дворе против России, настроить шаха против строптивого русского дипломата.

Ситуация становилась все острее еще и потому, что патриотизм был постоянной, яркой и устойчивой чертой характера Грибоедова. Не показной, а истинный патриотизм: с первых шагов своей дипломатической деятельности он готов был жизнь положить за несчастных соотечественников. Один из его современников вспоминал:

«Мн; не случалось въ жизни ни въ одномъ народ; вид; ть челов; ка, который бы такъ пламенно, такъ страстно любилъ свое отечество, какъ Грибо; довъ любилъ Россію. Онъ въ полномъ значеніи обожалъ ее. Каждый благородный подвигъ, каждое высокое чувство, каждая мысль въ русскомъ приводили его въ восторгъ».

Но в данной ситуации Грибоедов слишком далеко зашел. Стремясь как можно быстрее урегулировать все спорные вопросы, добиться в стране мира и покоя и заняться, наконец, прочным устройством личной жизни, он невольно возбуждал ненависть персов, поддерживаемую и разжигаемую властями и особенно духовными лицами. При огромных скоплениях народа они фанатически проповедовали месть и истребление русских, как «врагов Аллаха».

Светские персидские сановники хотели лишь заставить русских пойти на некоторые уступки в договорах, народный мятеж и, тем более, резня совершенно не входили в их планы. Но в роковой день возле русского посольства собралась почти стотысячная неуправляемая толпа фанатиков. Посольство было вырезано полностью, чудом спасся лишь один человек – советник Мальцов. Это случилось 30 января 1829 года.

Катастрофу предвидели все – и персы, и русские, и все же она произошла. Грибоедова сумели опознать в груде тел только по руке, изуродованной во время дуэли с Якубовичем. Потребовались долгие дипломатические усилия персидского правительства, чтобы снова наладить отношения с Россией: ему это удалось, в основном, потому, что шла очередная российско-турецкая война и император Николай не желал приобретать второго противника на театре военных действий.

Конфликт окончательно разрешился лишь весной, когда из Тегерана в