Этот бессмертный - Роджер Желязны

– Это было очень давно, — припомнил я, — еще до того, как Управление начало кампанию по истреблению этих тварей. Тогда их было гораздо больше, и они были наглее. Теперь-то они сторонятся городов.

– Насколько я помню, того человека звали Константин. Это не мог быть ты?

– Его фамилия была Карагиозис.

– Ты Карагиозис?

– Если тебе так хочется. А что?

– Дело в том, что именно он основал ретурнистскую[1] Сеть в Афинах, а у тебя очень сильные руки.

– Ты ретурнистка?

– Да. А ты?

– Я работаю в Управлении, и у меня нет политических целей.

– Карагиозис взрывал курорты.

– Да.

– Ты сожалеешь, что он их взрывал?

– Нет.

– Я ведь на самом деле очень мало о тебе знаю, правда?

– Ты узнаешь обо мне все, что захочешь. Только спрашивай. На самом деле я совсем прост. Мое воздушное такси на подходе.

– Я ничего не слышу.

– Сейчас услышишь.

Через мгновение воздушное такси скользнуло с неба на Кос и опустилось на сигнальную разметку, устроенную мной в дальнем конце дворика. Я встал и поднял на ноги Кассандру. Такси продолжало тихо гудеть — рэдсон-скиммер, двадцатифутовая скорлупка, местами прозрачная, местами блестящая, с плоским дном и закругленным носом.

– Хочешь что-нибудь взять с собой? — спросила она.

– Ты знаешь, что — но я не могу.

Скиммер остановился, часть борта отодвинулась, и пилот в защитных очках повернулся к нам.

– У меня такое чувство, — сказала она, — что тебя ждет какая-то опасность.

– Сомневаюсь, Кассандра.

Боже, утраченное Адамом ребро не вернешь на место.

– До свидания, Кассандра.

– До свидания, мой калликанзарос.

И я забрался в скиммер и взлетел в небо, шепча молитву Афродите.

Внизу подо мной махала рукой Кассандра. Позади меня солнце все плотнее сплетало свою световую сеть. Мы мчались на запад, и здесь мог бы быть плавный переход, но перехода никакого не было. От Коса до Порт-о-Пренса четыре часа лета: серая вода, бледные звезды и я, безумно глядящий на цветные огоньки на пульте…

Глава 2

Зал кишел народом, пылала огромная тропическая луна, и я мог видеть одновременно то и другое, потому что мне наконец удалось увлечь Эллен Эммет на балкон, а двери были приоткрыты.

– Снова восстал из мертвых, — приветствовала она меня, слегка улыбаясь. — Пропал почти на год и не прислал даже дежурной открытки «Будь здорова!» с Цейлона.

– А ты что, болела?

– Могла и болеть.

Она была миниатюрной и, как все ненавистники дневного света, кремовой где-то внутри под краской. Она мне напоминала сложную механическую куклу со сломанным механизмом — холодная грация и склонность пнуть человека пониже колена, когда он меньше всего этого ожидает. Еще у нее была неимоверная грива рыже-каштановых волос, заплетенная в прическу типа гордиева узла — я тщетно пытался мысленно развязать его; глаза у нее имели цвет, угодный ее душе в данный конкретный день, но где-то глубоко внутри они всегда были голубыми. Надетое на ней нечто было буро-зеленым; этого нечто было достаточно, чтобы обернуться вокруг нее несколько раз и сделать из нее бесформенную худышку, либо она вновь была беременна, в чем я сомневался.

– Хорошо, — сказал я, — если ты этого хочешь. — Но я не был на Цейлоне. Я все время провел в Средиземноморье.

Вновь раздались аплодисменты. Актеры только что закончили исполнять «Маску Деметры», которую Грабер написал пентаметрами в честь нашего веганского гостя; пьеса длилась два часа и была прескверная. Фил был человек достаточно образованный, лысеющий, и вид у него был вполне подходящий для лауреатства, но, видит бог, у нас было очень плохо с кандидатурами, когда мы остановили свой выбор на нем. Будучи подвержен приступам подражания Рабиндранату Тагору и Крису Ишервуду, он писал ужасно длинные метафизические эпические произведения, много рассуждал о Просвещении и ежедневно занимался на пляже дыхательными упражнениями. В остальном он был весьма достойным человеческим существом.

Аплодисменты затихли, и я услышал стеклянный перезвон фелинстры и возобновляющиеся разговоры.

Эллен прислонилась спиной к балконному ограждению.

– Я слышала, ты вроде бы женился за это время?

– Верно, — подтвердил я, — а также несколько умотался. Зачем они меня вызвали?

– Спроси у своего босса.

– Уже спросил. Он сказал, что мне предстоит быть гидом. Вот только хотелось бы узнать, зачем. Действительную причину. Я думал об этом все время и только сильнее запутался.

– А откуда ж я могу знать?

– Ты все знаешь.

– Дорогой мой, ты меня переоцениваешь. На кого она похожа?

Я пожал плечами.

– Может быть, на русалку. А что?

Теперь она пожала плечами.

– Просто любопытно. А как ты говоришь другим, на кого я похожа?

– Я никому не говорю, что ты на что-нибудь похожа.

– Я чувствую себя уязвленной. Я должна быть на что-то похожа, не уникальна же я.

– Как раз уникальна.

– Тогда почему ты не забрал меня с собой в прошлом году?

– Потому что ты существо общественное и тебе нужно, чтобы вокруг был город. Ты можешь быть счастлива только здесь, в Порте.

– Но я не счастлива здесь, в Порте.

– Ты здесь, в Порте, менее несчастна, чем где бы то ни было на этой планете.

– Мы могли попробовать, — сказала она и повернулась ко мне спиной, глядя на огни гавани внизу под нами.

– Ты знаешь, — добавила она через некоторое время, — ты так чертовски уродлив, что это притягивает. Вот в чем дело.

Моя рука остановилась на полпути в паре дюймов от ее плеча.

– Знаешь, — продолжала она ровным, лишенным эмоций голосом, — ты представляешь собой кошмар, который ходит, как человек.

Я уронил руку, сдавленно хмыкнул и сказал:

– Я знаю. Приятных сновидений.

Я повернулся, чтобы уйти, но тут она поймала меня за рукав:

– Погоди!

Я посмотрел вниз — на ее руку, потом вверх — ей в глаза, потом снова вниз — на ее руку. Она отпустила меня.

– Я ведь никогда не говорю правду, — сказала она и рассмеялась своим ломким смешком. — На самом деле я знаю кое-что, что тебе следует знать об этой поездке. Дональд Дос Сантос здесь, и мне кажется, что он едет с вами.

– Дос Сантос? Это становится смешным.

– Он сейчас наверху в библиотеке с Джорджем и каким-то здоровенным арабом.

Я глядел мимо нее, вниз на портовые кварталы, где по мрачным улицам бродили тени, темные и медлительные, как мои мысли.

– Здоровенный араб? — сказал я погодя. — Руки в шрамах? Желтые глаза? Зовут Хасан?